тебя и сдаст ментам. Объясняй им потом, что ты благое дело творишь, а не человека похищаешь. Даже мой первый раз прошел чище, а ведь мне было всего двенадцать лет.
Её голос холоднее всех арктических вьюг.
Почему-то мне хочется разреветься. Нельзя, Маша, иначе ты окончательно унизишь себя в глазах сестры. Мироновы не плачут. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Отец любил повторять, что слезы – это удел слабаков и трусов. Когда я разбивала колени в кровь, когда терпела нападки одноклассников, даже когда сломала руку – должна была терпеть молча.
Я давно не реагирую на слова, научилась быть хладнокровной ко всему и всем – почти как сестра, – но почему-то именно сейчас глаза жжет от непрошеных слез.
Мы сворачиваем с шоссе на проселочную дорогу. Та, освещенная фонарями-каплями, петляет меж густо насаженных елей, извиваясь, плутая, путаясь. Элитный коттеджный поселок в пригороде Санкт-Петербурга крепко спит, не дремлют только камеры видеонаблюдения, натыканные повсюду. Когда мы переехали сюда два года назад, я очень переживала. Ещё бы! Променять уютный дом в Краснодаре, где всегда тепло и солнечно, на пасмурный Питер, в котором дожди сменяются ливнями, а те перетекают в грозы. Здешний климат отвратительно влажный, а люди такие безучастные ко всему, будто запрограммированные киборги.
Новый особняк мрачен: серый камень, кованые решетки на окнах, остроконечные башенки и минимум растительности во дворе. Будто бы старинный замок, где водятся привидения. Наши соседи – вроде бы – известные артисты и депутаты, но за высоченными заборами и тонированными автомобилями не разглядеть их лиц. Утром они уезжают по своим невероятно важным делам, чтобы вечером закрыться в домах-громадинах. Здесь не принято ходить друг к другу в гости. У меня так и не появилось друзей среди местных, впрочем, я не жалуюсь. Люблю уединение. Это у нас семейное.
– Перестань кукситься, – просит сестра, заняв отцовское парковочное место. – Миш, я не со зла. Ты же сама знаешь, что всё сделала правильно. Просто мне не по себе… Все-таки первый раз я в роли папы… Поможешь донести нашего страдальца?
– Ага.
Вместе мы тащим Дениса по лестнице в подвал. Парень совсем окаменел, точно обратившись в мраморное изваяние. Какой же он холодный… Минуя последнюю ступеньку, сестра спотыкается на высоченных каблуках и, чтобы самой удержать равновесие, отпускает Дениса. Наш пленник падает лицом в пол и лежит без движения, пока я не переворачиваю его на бок. Из разбитого носа тонкой струйкой течет кровь, но сестра беззаботно откликается:
– До свадьбы заживет. Он нам потом «спасибо» скажет за всё, что мы ради него делаем.
Алые капли разбиваются о ступеньки, пунктиром отмечая наш маршрут. У двери отцовского кабинета сестра позволяет себе секундную передышку, а после говорит тоном, не терпящим пререканий:
– Миш, иди спать. Больше ты ничем не поможешь, только меня с толку собьешь. Дело за мной и отцовскими записями.
– Ева, ты спасешь
