могу говорить о ней – Курица! Это же
мерзость, низость, преступление!» И обнаруживает вновь, что, оказывается, можно. Ситуация и
отношения, наконец-то, изменились не просто так, как он хотел, а и впрямь даже с перехлёстом, с
перевыполнением плана, как сказали бы на заводе. Да, он умеет собой управлять, и он добился
необходимого. «Что я наделал с собой! Что натворил!» – ужасается Роман. Жена и сейчас ходит в
мягких тапочках за этой голубой картонной дверью, закрытой блестящим шпингалетиком, но там
уже другой, прежний мир. Здесь же, в тесном пространстве ванной, где он сидит с карточным
веером фотографий бывших женщин в руках, – абсолютная власть прошлого, дух эпохи Большого
Гона, которая, оказывается, не так далеко и отошла, чтобы ей уже нельзя было вернуться.
Голубика и догадываться не может об этом чуждом ей мире внутри своей квартиры…Почему
только именно в этот момент она на кухне роняет не то чашку, не то блюдце? Что можно сделать с
разбитым? Лишь замести осколки и выбросить…
Очнувшись от приглушённого звона разлетевшейся посудины, Роман прикрывает воду, для виду
шумевшую из крана, осматривается. На ворсистом коврике – резиновые шлёпанцы жены, на
стенке – её цветастый фартук, тюбик зубной пасты, щётки – в одном стакане перед зеркалом. Да,
всё это – уже без всякого сомнения – прошлое, останки налаженной, но ушедшей жизни. А сам он,
сидящий здесь, на самом-то деле уже находится в будущем, которое очень похоже на прошлое.
Прошлое, вырвавшееся из чёрного конверта, окончательно выносит душу из его, казалось бы,
104
благополучной жизни. Плоть разбужена окончательно и откровенно. Он тоскует, он снова хочет
всех этих и всех других женщин. Надо незаметно принести клей и заклеить пакет. Эпоха Голубики
завершена.
Однако теперь у них родился сын…
* * *
Идти к Лесниковым сегодня не хочется (оправдаться потом можно будет застольем с бригадой),
но и дома, в одиночестве, тоже не сидится. А не навестить ли Серёгу? Со дня свадьбы они
виделись лишь однажды, случайно столкнувшись на улице. В тот стылый день у Серёги замёрзли
руки, его большая, как кочан, голова была втянута в плечи. Он стоял, сжав кулаки внутри перчаток,
так что пустые пальцы торчали в стороны, как какие-то ласты или коровьи титьки. На холоде было
не до разговоров, и Роман не успел обмолвиться даже о беременности жены. Хотя, впрочем, тогда
об этом не следовало и говорить, чтобы не сглазить. Но теперь-то, когда этим событием хочется
поделиться в первую очередь именно с кем-то близким, когда выпитое отдаляет стыд и позор
перед другом, надо появиться у него обязательно. Вот это уж новость так новость для него! Как он
сам-то
