стихи и всё такое. А где человек? Слово «Пушкин» для нас лишь символ, бирка… Так чего
же, спрашивается, рваться в эту историю? Чего там делать? Ведь история – это уже мертвечина.
Лишь жизнь есть жизнь, и в ней все соки. Вот как это вино.
Красиво он говорит. И про вино красиво, только уж, конечно, не про этот «Агдам». Наверное, у
всех прославившихся людей вино другое, и в этом тоже смысл славы. Впрочем, это уже другая
тема.
– Но как же в слове «Пушкин» нет человека? – возражает Роман, даже довольный, что они ушли
на какую-то нейтральную тему. – А разве через стихи, музыку, книги не передаются чувства,
переживания человека и, значит, в какой-то степени и он сам?
– Чушь! Классическое заблуждение! Каждый переживает лишь своё. Сами чувства не
передаются, а возбуждаются в нас на основе нашего же опыта. Чувств без собственного опыта нет.
И если ты чего-то сам не испытал, то никакая музыка тебе этого не даст. Так что, каждый всё равно
живёт сам по себе, а поэт или композитор, возбудивший его чувства, остаётся лишь чем-то вроде
детонатора или раздражителя.
– Выходит, одному человеку вообще не дано понять другого, так что ли, по-твоему?
– Вот именно, что так. Одному человеку принципиально не дано до конца понять другого.
Человек одинок уже по своей сути. Только с самим собой он находится постоянно. И жизнь
проживает только сам за себя, и умирает сам за себя, тоже в одиночку, «индивидуально». А в
смерти он и вовсе остаётся навечно один. Собственно, смерть – это как раз самое большое,
абсолютное одиночество и есть. Тем-то она и страшна.
Роман слушает его с изумлением, хотя что удивительного в том, что они размышляют об одном
и том же? Но почему Серёга не знает пути из одиночества? Разве его чувство к жене – это не
выход? Впрочем, он сам только что сказал, как плохо ему сегодня без Элины. Вот об этом-то и
надо бы напомнить ему сейчас. И о своей дружбе не забыть. Подойти, похлопать по плечу и
сказать: «Да ладно тебе, не мудри. Мы же вместе росли. Нам ли не понимать и не чувствовать друг
друга? Какие же мы одинокие? Ну ладно, мне с предками больше повезло, чем тебе. Но ведь
теперь-то мы уже и сами не дети. Надо держаться». Наверное, за такими-то словами и пришёл
Серёга. И слова эти есть, они готовы. Но как их вынуть из себя? Может быть, допить эту бутылку,
сбегать за другой, в общем, напиться вхлам и вдрызг, а потом и сказать? Конечно, сказать-то
можно, наверное, всё, да только как стереть со своей ладони ощущение тонких пальцев его жены?
– Человеку не дано быть искренним до конца, – продолжает Серёга, видимо, давно
осмысленное. – Человек состоит из двух «я», как из двух матрёшек. В глубине – «я» лично для
себя, а сверху нахлобучено «я», под
