любуясь, как тот пожимался, морщился и вертелся.
Кругом все притихли. Кто смотрел на Буланова с жалостью, а кто с удовольствием любовался, как он тужился и вздыхал. Наконец, кто-то из толпы сказал:
– Угрюмов, оставь.
– Ну-ну! Ты! Помалкивай… Что ж я? И поздороваться нельзя разве?
И он продолжал с прежнею спокойною жестокостью жать Буланову руку и приговаривал:
– Здравствуй, милашка… Будем друзьями… Закажем тебе курточку форменную… И будешь ты настоящий гимназист. Будем друзьями? А? Будем?
Буланов сначала ещё улыбался, то есть, вернее, старался улыбаться, думая, что Угрюмов шутит и что скоро оставит его. Но тот не унимался. Буланову становилось всё больнее и больнее. Рука горела и ныла. Он опять-таки не мог понять, за что и зачем мучит его теперь этот высокий, рослый мальчик со спокойными, но злыми глазами и толстыми губами. Несправедливость всё больше и больше выяснялась. Он не боялся Угрюмова; он знал, что должно же это когда-нибудь кончиться. Но обида и досада росли в нём. И он наконец сказал:
– Оставьте меня, пожалуйста… Мне больно.
– А! Запросил…
– Угрюмов! Да оставь же его! – крикнули опять из толпы. – Ведь ему больно…
Эти слова ободрили Буланова: он увидел, что и другие возмущаются и хотят за него заступиться. Досада вскипела в нём, ещё сильней. Весь красный от натуги и боли, он, что было мочи, рванулся правою рукой, но, неловко повернувшись, задел левою Угрюмова по плечу. Тогда случилось нечто, чего он никак не ожидал.
– А? Так ты вот как? – сказал Угрюмов и толкнул его в грудь кулаком.
Буланов пошатнулся, голова его откинулась назад, в глазах у него побежали красные круги, спиною он натолкнулся на стоявших за ним мальчиков, те расступились, и он упал навзничь на пол.
Вдруг кругом всё затихло.
По коридору быстрыми шагами подходил к ним дежурный воспитатель.
– Что там? Что такое? Драка? – громко спрашивал он.
Когда он приблизился, Буланов успел уж подняться с пола. Он был красен, – кажется, краснее той рубашки, что была надета на нём. Вид у него был растерянный.
– Что такое? Что случилось? – спрашивал воспитатель встревоженно и, наклонившись к Буланову, бережно положил ему руку на плечо.
Буланов молчал. Но другие ученики заговорили:
– Ничего, Николай Андреич, не было. Так. Пустяки…
– Какие пустяки?.. Его, кажется, уронили, ударили? Скажите, вас ударил кто-нибудь?
Буланов хотел сказать правду, что его, действительно, ударили, и что он поэтому упал. Но кто-то дёрнул его сзади за рубашку, и он понял, что ему не велят говорить. Он опять промолчал. Однако ласковый тон воспитателя произвёл на него действие. Теперь уж он не мог удержаться, и слёзы заволокли ему глаза.
– Так и есть… наверно, так, – сказал воспитатель и покрутил бороду. – Это новичок? Я его первый раз вижу, – обратился он к ученикам.
– Да,
