постоянно так – обязательно её кто-нибудь похищает. Сколько по этому поводу копий и перьев сломано. Сколько крови и чернил пролито. Уже давно должно было бы опостылеть. Нет, находиться, понимаешь, новый охотник. Видно, и правда, Судьба дуракам не указ.
– Кто кого похитил? – морщит лоб, как трофейный баян, донской атаман. Не то, чтобы тугодум, но со странностями.
– Иван-дурак Елену Прекрасную?
– Елена Прекрасная Ивана-дурака?
– Да, что вы говорите? – всплёскивает руками Верка Махерка. – А по виду и не скажешь. Такая вся цаца с фабрики алмазных висюлек. То-то подмывало меня борозду на её гладком личике прочертить, от уха до уха.
– Считаю необходимым напомнить почтенному собранию о том, что речь идёт о похищении не просто депутата, что само по себе отвратительно и ужасно, а невесты председателя Государственной Думы.
– Что? Что? – замотал головой Соловьёв, у которого от собственного свиста не то уши заложило, не то мысль запробковалась. – Вы утверждаете, что невесту председателя Госдумы, отца и учителя нашей свободы, спёрли?
– Гм. Ну, если не утруждать себя дальнейшими прениями, то в краткой констатации, факт выглядит именно так, как вы соизволили метко выразиться. Елену Прекрасную спёрли. Первый и единственный подозреваемый это Иван-дурак.
– При чём здесь Иван-дурак? Иван-дурак – лицо подставное. Мы имеем дело с контрреволюционной, хорошо подготовленной и проплаченной провокацией.
– Заговор? Путч? Коммунистическое подполье?
– Требую ввести чрезвычайное положение, комендантский час и бесплатные талоны к мадам Бегемотовой, с 19.00 до 2.00.
– Танков! На площадь! Много!
– Мобилизовать армию, милицию, пожарных, дворников, учителей и этого….
– Кого?
– Не помню, как зовут. В шубе, с бородой, нос синий, за плечами мешок, а в мешке…
– Подарки!
– Да какие подарки! Топор, которым старушку на чёрной лестнице тюкнули.
– Мы власть или кто? Балаган или комедия?
***
Место происшествия не внушало доверия. Штырц не мог вспомнить ни одного места происшествия, которое внушало бы ему доверие.
– Это здесь?
– Да.
– Ну, и обстановочка!
Обстановочка в антоновском городском архиве была как после ревизии на советской овощебазе. Гнилая была обстановочка, тревожная. Тихо-тихо, муха не вякнет и чем-то пахнет несвежим, тонко-тонко, несвежим столь давно, что из вони уже переквалифицировалось в аромат.
По анфиладе комнат, между стеллажами с документами, директор архива, внушительная дама лет пятидесяти, плывёт как каравелла, гордо задрав нос и корму.
Встречая её взглядом, Штырц услышал, как у него по позвоночнику, от копчика к шее, марширует взвод электрических мурашек.
ММ сопел рядом, как школьник в замочную скважину.
