style="font-size:15px;"> Что ж знал?
Папа ушёл, когда Саше исполнилось девять. В апреле их повезли к памятнику Ленину давать пионерскую клятву. Учительница сказала – волноваться нечего. И Саша не волновался. У него не получалось учиться плохо, не получалось ни хулиганить, ни прогуливать. На уроках сидел тихо, первым руку не тянул. Спрашивали – отвечал. Почему-то за спокойствие, за мягкие каштановые кудри, которые всё время отрастали и смешно топорщились на затылке, Сашу любили и учителя, и одноклассники. Если кто и обижал из чужих, взрослых – защищали. Не по-настоящему, а так, нехотя, спокойно. Но всё-таки никто не трогал.
К апрелю они все выучили слова клятвы пионера, а многие и раньше знали – со слов родителей. Саше пришлось учить быстро, но это ничего – ему любые слова легко давались, запоминались быстро и долго жили в нём. Самое глупое детское стихотворение. Считалочка. Загадка. Непристойный анекдот, случайно услышанный в метро. И клятва.
В апрели их повезли к памятнику Ленину, где уже ждали родители – слушали, вытирали слёзы, смотрели, как взрослый красивый мужчина-коммунист завязывал детям оранжево-красные галстуки. Саша долго искал взглядом папу с мамой, всматривался в лица взрослых. Но не находил. Мама пришла ближе к концу, когда всё стали расходиться.
Даже учительница беспокойно смотрела на Сашу и думала, как же теперь. В девять лет в городе не оставишь. А в школе – никого, праздник.
Мама пришла, а папа – нет.
Мама пришла с заплаканными глазами и с того дня полюбила выходить в выходные во двор и садиться на самую дальнюю лавочку.
Так, чтобы Саша с балкона не мог разглядеть.
*
– Говоришь – в театре понравилось? – папа на пороге стоит, не входит. Стучаться два года назад стал. Сам, не просила.
– Вот, – кладёт на пианино, – какое-то музыкальное. «Чудесная флейта», или как-то так. Хоть без оравы послушаешь.
Страшно опять – тот театр с часами, лестница, Пашка. А теперь ещё и одна, без родителей, без Алины. «Чудесная флейта». Смотрю на билете – не чудесная, волшебная. Без разницы.
На следующее утро не встала, сказала маме – ко второму уроку, математичка заболела. Поверила, собрала сумку, ушла. Днём вернулась после пяти уроков, а я на кухне сидела, раздетая, в майке одной. Что-то непохоже на тебя, сказала. Прогуливать взялась? Нет, ответила. А что сидишь? Так. Не знаю. Анют, случилось что? Ничего не случилось, просто не хочется.
Отошла, стала пакет из продуктового магазина разбирать.
Я никогда не врала родителям, и поэтому они поверили – что математичка заболела, что уроков не было. Что голова болела.
Я два дня дома сидела, в комнате.
А потом позвонила Анна Владимирова, и трубку папа взял.
Я слушала через дверь. Потом папа постучался, вошёл, сёл на разобранный диван, на простыню смятую.
– Что? – сижу в шортах, завернувшись с ногами в плед.
– Спросила, что сказал врач, что всё ли в порядке, – папа бездумно водит рукой по ситцевым волнам одеяла, расправляет складки, – спросила, сразу ли повели
