заикой станешь.
– Вот я и говорю – злые вы. Уйду…
Кто-то быстро приближался к костровищу.
– Мужики, Ефимий, Хват, Михей вы что-ли?
– О, сам Кирька пожаловал, вы чего, Кирьян Тимофеевич, ко сну не торопитесь? – начал было Михей.
– С вами не то что ко сну, к обеду не поспеешь. Нет бы, как все, на полати забраться, а то шукаю вас по всему острогу. А вы вона где, комарье кормите. Ну, поди, в полсилы работали, раз с ног на лавку не упали. Завтра подскажу, чтобы нагрузили вас поболе.
– Ворчливый ты стал, Кирька, хотя и молодой, – лениво протянут Ефимий. – Вроде как работу справляем без погонялов, – Ефимий встал, отряхнул рубаху, намереваясь идти в острог.
– Станешь тут ворчливым, – буркнул Михей, – вона и этот, – Михей кивнул на Кирьку, – начальником заговорил. От верно заметил Ефимий – ворчливыми все заделались. Нет, братцы, помните ведь и по тайге шастали, и в болотине увязали, и с голоду чуть не померли, а чтоб такого бубнилова, как нонче, не слыхал. Это все от жизни размеренной и понятной, – Михей явно входил в роль.
– Не то слово, – поддержал Хват.
– Эй, мужики, чего распетушились. Так это, хорошо, что не спите, велел Яков Иванович к нему явиться. За этим и пришел. Айда быстрее…
– Так ночь кругом, на кой мы атаману ночью, – загундел по привычке Михей.
– А ты, Михейка, не ходи. Ну чего себя неволить. Подумаешь, атаман позвал. А мы пойдем, раз зовут ночью, стало быть, времечко самое подходящее, – поставил точку в обсуждении Ефимий.
– Так я с вами, как без меня, звали ведь всех, – Михей бодренько вскочил и пристроился к товарищам.
…Похабов за столом, покрытым красной тканью. Власть! Еще острог до конца не отстроен, еще не все оконца затянуты пузырем, амбары казенные пустые, само имя новой крепости еще не обрело звонкого голоса, а власть уже везде себя проявляет: в обличии караулов и служб, десятского, который только и зрит, не расслабился ли ватажник, таская на себе здоровенные лесины; ладно ли подогнали первый венец из листвяка, который твердый, как железяка, и плохо поддается обработке. Власть в заведенных порядках, криках-покриках тех, кому дозволено повышать голос, собирать ясак. Все при власти, а власть при них.
Похабов часто размышлял про власть. Взять его ватагу. Не пришло ведь никому из них даже помысла ставить острог Яндашский—Иркутский. Да и жили бы себе на Дьячем в зимовье. А чего – могли! Таскались ведь не один год по тайгам. Ну ясак брали, братались с мирными, воевали с непокорными. Но кто-то там, кто в белокаменной, решил ставить крепостцу. И поглядь – это ж другая жизнь пошла. Все в движении, все шумит, гомон весь день, ночью еле утихомиришь людишек. И все помыслы теперь об остроге – когда первый венец для избы кинут, как крыльцо поднять, опять же к зиме время – надо бы о провианте позаботиться… А разговоры тоже о житье-бытье: что дальше будет? В какой поход пойдут или зимовать за стенами станут. Уж не всех тянет тепереча дальний поход. Да и то
