молча махнул рукой, дескать, подходите ближе, чего там к косяку прилипли.
Уселись рядком на лавке, Кирька незаметно погладил ее – сам строгал, стол тоже его рук дело. Оказался Кирька прирожденным мастером.
Похабов молчал, и все молчали. Так тихо было, что, кажется, через бревенчатые стены слышно, как Ангара плещет у берега.
– Молчальники, ишь! Раньше что-то я не замечал за вами такой диковины. У последних языки засыпали. Помнится, в походах шумливы бывали. Чего враз замолкли?!
– Так, Яков Иванович, в лесу ты как бы свой, как бы ближе, у костра все по кругу. А тут, – Михей втянул голову так, что могло показаться, будто она у него без шеи на плечах, – тут все строго. Власть, Яков Иванович!
– А—а—а—а… – протянул Похабов, как-то по-свойски и без строгости. – Ладно, тогда сейчас будем по-таежному, коли кумач вас с ног сбил. Ибо дело необычное, тайное. Гребите ко мне ближе. Будем советоваться, да и потише, опосля языков не развязывать. Нам лишних ушей не надо.
Острожники сдвинулись ближе, теснясь и прижимаясь друг к другу.
– Дело важное, секретное, ей-богу, чтоб рот на замке, – в который раз напомнил Похабов. Михей от его пронзительного взгляда аж перекрестился.
– За меня, Яков Иванович, будь спокоен, сгину с твоей тайной.
Прохабов усмехнулся.
– Ну гляди, Михейка, – и для острастки погрозил ему кулачищем.
– Были у меня братские. Видали, поди?
Острожники дружно кивнули.
– Слыхали, Яков Иванович, и видали, конечно. Как без этого. Долгонько, однако, они у тебя чаевничали, – Михей аж подпрыгнул на лавке. – Сотворили что супостаты? Каяться пришли?!
Похабов зло зыркнул на Михея, и тот опять притих, съежился, перекрестился еще раз. Может и взашей, коли что…
– Ох, болтлив ты, человече. Ну вот болтлив и все тут. Никак не можешь совладать со своим же языком. Как тебе дело государевой важности доверить? Наверное, оставлю тут. Будешь с десятским бревна осматривать.
Михей понурился. Замолчал. Знал уже, что в такие минуты лучше молчать.
– Так-то он сметливый, атаман, а что языком чешет без умолку, так то Хват исправить может, – вступился было Ефимий, но продолжать не стал. Тоже замолчал, почувствовав, что атаману не до шуток.
– Исправить это можно, – Похабов не мигая смотрел на Михея. – Подрезать язычок и дело с концом, а?
Ефимий перекрестился. Перекрестились Хват и Кирька.
И тут Похабов расхохотался громко, как-то уж чересчур весело и легко, без притворства.
– Да пошутил я, острожнички. Кто ж такому болтуну знатному язык коротить станет. На кой он нам без трепу-то. Нам как раз надо, чтоб такой рассказчик имелся, без умолку языком чесал.
Товарищи с недоумением поглядели друг на друга.
– Не гадайте.
