орать! – норовисто огрызается. – То, о чём ты говоришь – свободные люди так не одеваются. Понимаешь? Ты же хочешь, чтобы мы слились с толпой, верно? Не нужно одеваться в скучную одежду. Так делают только в тюрьмах… Надзиратели придумали униформу…
Я махнул рукой, показав своё безразличие к её урокам молодёжной моды – пустая трата времени. Вываливаю на стол всё то, что успел насобирать, пробежавшись между рядами, и закидываю в рюкзак. Но, что я там вижу? Там знакомые горлышка бутылочек, растыканные по боковым внутренним кармашкам; пару пачек сигарет, сухофрукты, крекеры, пачки с орешками, энергетические смеси, курага… – если «бутеры» нельзя, она собрала белково-углеводные смеси.
Ну хорошо, – хитрая сволочь! И, в то же время, – умная: если коробки с пончиками не к месту, пачки с бутербродами не разрешено, то насобирала всё, что можно есть в пути, не останавливаясь.
Я на это закрываю глаза, и молча выбрасываю сигареты и бутылочки с алкоголем. В ответ, за спиной слышу недовольный стон и звонкий голос:
– Ты же мне обещал! – возмущается она. – Тебя, не сегодня-завтра, убьют, а мне нужно дальше как-то жить, – говорит она строго. Снова этот эгоизм… – Молоко, хоть оставь…
– Молоко??? Кто сейчас пьёт молоко? – удивляюсь я.
– Я пью… Я же европеец. А европейцы все…
– Европеец? – мне становится смешно. – Да ты типичный американский…
– Я родилась в Европе, и провела там своё детство… Меня мама забрала с собой, когда было десять… – говорит она, как будто между прочим. – Неужели ты не видишь, что имя немецкое…
– Немецкое??? – вырывается из уст. «А я думал, что еврейское».
Я достаю из-за пояса пистолет, и ложу на стол, рядом со вторым. Парень смотрит на это всё из угла, залезть в который его сам попросил. По моему требованию, девушка стоит сразу за входными дверями, наблюдая за улицей в широком окне, при этом, комментируя происходящее. Я сбрасываю с себя рубашку, стаскиваю штаны и вижу небольшую рану на ноге; чувствую тупую боль и морозный холодок, поднимающийся по жилам к груди… – я уже и забыл, что меня подстрелили! Но, с другой стороны, боль важна лишь для того, чтобы подобные ошибки не допускать, правильно? И, что я делаю? Я на это всё плюю, говоря себе «не время» и перематываю скотчем, приложив к ране пару салфеток.
«Царапина», — убеждаю себя, и туго затягиваю. Пусть острая боль послужит напоминанием, что ошибок подобных допускать нельзя!
– Карин, что ты видишь? – кричу ей я, а сам натаскиваю новые штаны, которые мне принесла. Серая майка – как раз на меня, и та кофта с капюшоном, в которой ходят подростки, ложится на плечи легко.
Вообще, хитрая зараза…! Дерзкая, эгоистичная, но умная. Тут – я не молчу и говорю, как есть: штаны мне подкинула темно-синего цвета, с какими-то светлыми полосками, в которых бегает полгорода по «Венис Бич», – они удобные и спортивные. А кофта имеет сквозной передний кармашек, в котором можно спрятать два пистолета…
