созрел план разрушения взрастившей его системы с использованием Горбачева. Однако за этим планом скрывалось, похоже, нечто большее, чем декларируемое разрушение советского общественно-политического строя и возведение на его обломках «истинного социализма». Побуждает к размышлениям знаковое название плана: «Голгофа». Оно придает вопросу религиозно-политическое значение, заставляя задуматься, кому вслед за Господом нашим Иисусом Христом уготован путь на Голгофу. Не русскому ли народу? И не потому ли, что в одном лишь православии, исповедуемом русским народом, «сохранился божественный лик Христа во всей чистоте?» И не за то ли, что «главнейшее предызбранное назначение народа русского в судьбах всего человечества и состоит лишь в том, чтоб сохранить у себя этот божественный образ Христа во всей чистоте, а когда придет время, явить этот образ миру, потерявшему пути свои!»[194].
И не в отместку ли ради, что «никаким развратом, никаким давлением и никаким унижением не истребишь, не замертвишь и не искоренишь в сердце народа нашего жажду правды, ибо эта жажда ему дороже всего. Он может страшно упасть; но в моменты самого полного своего безобразия он всегда будет помнить, что он всего только безобразник и более ничего; но что есть где-то высшая правда и что эта правда выше всего»[195]. На фоне величайших бедствий, переживаемых сейчас русским народом, все эти вопросы выглядят отнюдь не праздно.
Выступив со столь сенсационным рассказом, Любимов вскоре публично заявил, что он де «пошутил». Однако с «шутником» от КГБ перекликается, хотя и отдаленно, но не шутливо, другой разведчик – Маркус Вольф. Вот что он заявил однажды корреспонденту газеты «Комсомольская Правда»: «Что касается Андропова, то, на мой взгляд, понимание необходимости того, что в системе надо что-то менять – и менять серьезно, – у него было. Андропов делал ставку не только на Горбачева, но в том числе и на него. Юрий Владимирович, возможно, полагал, что у него будет больше времени к нему присмотреться. Но сами идеи экономических реформ, политических преобразований – все это у Андропова уже было. Это я знаю. Я удивляюсь, почему Горбачев никогда не ссылался на своего, так сказать, духовного отца. Видимо, на то у него были свои причины. Но перестройка – это не оттого, что Андропов возглавлял КГБ. Еще больше, чем руководителем органов безопасности, он был идеологом»[196].
Называя Андропова «духовным отцом» Горбачева и тем самым связывая определенным образом деяния прораба «перестройки» с личностью его наставника, М. Вольф проявляет известную непоследовательность, когда в другой раз пишет: «Я часто думал, что сделал бы Андропов, если бы ему было отпущено лет десять, а не то короткое время у власти, когда он был уже тяжело болен. Он наверняка не сделал бы того, что сделал Горбачев. Он выражал надежду, что каким-то способом можно совместить социалистическую собственность со свободным рынком и политической либерализацией, но наверняка его шаги к реформам были бы более тщательно продуманы»[197]. Неужели М. Вольф полагает, что
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В тридцати томах. Л., 1980. Т. 21. С. 59.
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Т. 21. С. 58.
Комсомольская правда. 1998. 29 янв.
Вольф М. На чужом поле. Тридцать лет во главе разведки. М., 1998. С. 370.
