белым, оккупировать центральные поля, что должно сделать их фигуры уязвимыми для атак Бобби. Такой не вполне классический подход к партии ведет к непривычным позициям, но Бобби решил рискнуть.
Поскольку он не помнил варианты в точности, приходилось думать на каждом ходу, и достаточно рано у него наметился будущий цейтнот. Очень нервный по натуре, Бобби кусал ногти, крутил пряди волос, подкладывал ноги под себя, ставил локти на столик и перемещал подбородок с одной ладони на другую. Бирн только что обыграл Решевского, сильнейшего гроссмейстера США, и его шахматную силу нельзя было не уважать. Бобби не паниковал, но явно чувствовал себя не в своей тарелке.
Зрители стали подтягиваться к их столику, и всякий раз, когда Бобби поднимался, чтобы посетить крошечную комнату отдыха, ему почти с боем приходилось пробивать себе дорогу. Это мешало концентрации: мысли о партии, обычно, не покидали его, даже когда он выходил из-за столика. «Зрителей приглашали садиться к вам поближе, и если вы просили их уйти, они воспринимали это почти как оскорбление», – вспоминал Бобби. Он также отметил, что теплая погода «индейского лета» и большое число зрителей сделали атмосферу зала довольно душной. Жалобы Бобби дошли до организаторов, но слишком поздно, чтобы можно было что-то сделать в этот вечер. На следующий год в клубе впервые установили кондиционеры.
Несмотря на неудобства, Бобби нагнетал давление. Как ни удивительно, уже к 11-му ходу он получил ясное позиционное превосходство. Затем неожиданно перевел коня на поле, где его мог побить противник. «Что он делает?» – произнес кто-то, не обращаясь ни к кому в частности. «Это ошибка или жертва?» Когда зрители изучили положение, замысел Бобби прояснился: хотя и неглубокая ловушка, но очень хитрая, и даже красивая. Бирн не осмелился взять коня; хотя он выигрывал фигуру, в итоге победу одерживал Бобби. Турнирный судья так описал наэлектризованность атмосферы, возникшей после смелой жертвы Фишера: «Искра пролетела по залу после этого хода, и все кибитцеры устремились к его столику, как рыба стремится к полынье во льду».
Именно такая неуправляемая толпа более всего не нравилась Бобби. «Я осознавал значимость этой партии, – вспоминал Аллен Кауфман, мастер, наблюдавший за ней. – Она носила сенсационный характер, и все следили за ее ходом, не отрывая глаз. Это было нечто исключительное: сама партия и молодость Бобби создавали неповторимое сочетание».
События на доске шли своим чередом, и у Бобби оставалось лишь двадцать минут до контроля на 40-м ходу, а он сделал из них всего шестнадцать. И затем он увидел ее: следуя наработанным инстинктам, он понял, что в позиции имеется экстраординарная возможность, которая может всё переменить и придать партии особое значение. Что, если позволить Бирну забрать ферзя, самую сильную фигуру на доске? Обычно без ферзя играть невозможно, поражение практически неизбежно. Но что, если Бирн, забрав ферзя, настолько ослабит свою позицию,
