она его вытащила и потом почти неделю пыталась достать с того света. Было ясно, что шансов нет, что в нём всё разрушено: и лёгкие, и сердце, и печень, а теперь, после инсульта, вдобавок и голова, но она не сдавалась и никому не позволяла сдаться. А когда он наконец отмучился – умер он ночью, как в жизни держась за её руку, и так она просидела с ним до утра, – Ляля сразу сдала, в один год расползлась и постарела.
Дальше единственное, что её поддерживало – необходимость заниматься его делами. За неполные три года она издала шесть чагинских книг: кроме стихов, том очень любопытной прозы, в основном, эссеистики, и два тома его дневников, тоже на редкость интересных – он с перерывом на лагерь вел их день за днём с пятнадцати лет. Помимо книг, ей с помощью города удалось открыть небольшой его музей, переименовать в память о Чагине улицу, поставить на могиле памятник и ещё многое-многое. В общем, она по-прежнему ходила за ним, хранила его и берегла. Ей казалось, что и сейчас, после смерти он так же от неё зависим, и это Лялю утешало.
Долго, непростительно долго она не замечала, что он начал вдруг крепнуть. Она делала всё, чтобы его не забыли, чтобы стихи, как и раньше, издавались и читались, пока однажды не увидела, что в её поддержке он не очень-то и нуждается. То есть, конечно, она ему нужна, суть в другом, просто теперь он сам вошёл в силу. Ляля поняла это чуть ли не последняя и тут же обнаружила, что она у него не одна. Вряд ли у Чагина были от Ляли тайны. Конечно, она знала, что он уже был дважды женат, знала едва ли не всех женщин, которые у Чагина были до неё, но прежде она их вспоминала редко, потому что её отношениям с ним они никак не мешали. Иногда по его просьбе она им даже помогала, и не только деньгами. Одну из его старых подруг, женщину совершенно одинокую, три года назад она же и схоронила. Ляля никогда его не ревновала, потому что знала: они были раньше, они лишь вестницы, преддверие, а настоящая, единственная его любовь – она, Ляля. И они не спорили, при его жизни не раз ей говорили, что если Чагин кого и любил, то одну её.
И вот теперь они начали его отнимать. Они стали писать воспоминания и мемуары, стали рассказывать о Чагине бесконечные истории, и нигде в них её не было, не было напрочь. Они жульнически, всем скопом отказались от своего статуса предвестниц и писали о нём, словно Ляли нет и никогда не будет, будто она в его жизни никому не нужна. Не при ней он сделался настоящим поэтом, не она научила его любви, объяснила, что такое женщина. То есть необходимости в Ляле для Чагина не было, он бы и без неё стал тем, кем стал.
Они, причём опять дружно, вместе принялись даже доказывать, что свои лучшие стихи, знаменитые любовные сонеты он написал отнюдь не Ляле, пусть её имя и обозначено в посвящении. Они находили в чагинских сонетах намёки, разные детали, подробности и говорили: «Это я, это он писал о том, как любил меня, как меня целовал, это я, а никакая не Ляля. И не надо смотреть на посвящение. Над стихами Лялины инициалы, потому что он был стар и болен, потому что был слаб и от неё зависим. Он бы просто не выжил,
