письмо.Светились грустно ноченьки
да нежные слова, –
но больше ее ноженьки
никто не целовал.
Русский солдат
От полка их осталось трое –
сколько было таких полков! –
он в печенку и в душу кроет
по привычке тыловиков.
Пьян, угрюм,
язык заплетается,
и в корявый отрывистый слог
то – «кавычки»,
то – «запятая»,
как он скажет, «для связки слов».
Незнакомым случайным людям,
фразы лихо рубя сплеча,
о войне огнедышащей, лютой
он рассказывает сейчас.
Было все.
Только чудом вернулся.
Все при нем –
от медалей до льгот.
Но за что же жена отвернулась
и забыли дети его?
Вы б теперь в его шкуре побыли:
одинок и угрюм, как бобыль…
И я слышу,
как бомбы воют…
Но солдат уже рядом стих
и как будто в живых трое –
двое только теперь в живых.
Разобраться пытались мы в этом:
за весь полк в ответе война, –
а за третьего кто же в ответе?
Или только войны вина?!
Нет,
вину нелегко эту сбросить –
здесь не спишет война никому!
С нас,
со всех,
не раз еще спросится –
с тех, кто помнит, не помнит
войну –
с нас,
спокойно на угол косящихся,
где кругляшка протеза торчит, –
это всех,
это всех касается,
это боль в моем сердце кричит!
Дом Павлова
Как ковчег,
не потонет, не канет
этот дом,
с солнцем в каждом окне:
в память врезано,
вбито в камень –
58 дней в огне.
Сквозь разрывы
и дробь пулеметную
из простреленных окон-бойниц
вызываю я вас поименно,
побратимы, гвардейцы, бойцы!
– Гвардии рядовой Александр Александров!
– Я.
– Гвардии лейтенант Иван Афанасьев!
– Я.
– Гвардии рядовой Михаил Бондаренко!
– Я.
– Гвардии старший сержант Илья Воронов!
– Я.
…Пересыхает во рту,
фашизм – как у горла нож,
трассирующий, как ртуть,
огонь прожигает ночь.
Бессонница тлеет в глазах,
и ненависть жжет в груди,
к щеке примерзает рюкзак –
под ухом планета гудит.
– Гвардии ефрейтор Василий Глущенко!
– Я.
– Гвардии
