продовольственные сумки. Раздался приглушённый звук битого стекла.
Митьке жутко повезло. Угодил он прямо в огромный сугроб, метрах в четырёх от забора, по другую сторону тропинки, пропахав в нём и за его пределами длинную взлётно-посадочную полосу.
– Господи Иесуси!.. Сохрани и помилуй!.. – быстро и мелко перекрестилась женщина, вытаращив глаза. – Ты откуда?!..
Поднявшись с земли, отряхиваясь, и ещё не успев овладеть даром речи, Сапожков неуверенно повёл головой из стороны в сторону и возвёл глаза к небу, будто воздавая ему должное за то, что остался цел и невредим.
– Врё-ё-ёшь! – чуть ли не шёпотом пролепетала тётка, по-своему истолковав непроизвольное Митькино движение.
– Это вы о чём, тётенька? – спросил он её, всё ещё стряхивая с себя снег и поднимая с земли шапку.
– Как – о чём? Ну, … что ты… оттуда! – Она в нерешительности ткнула пальцем в область небесной сферы.
– А-а-а, – промямлил Митя, до которого, по-видимому, ещё не полностью доходил смысл слов собеседницы. – Вот вы о чём!.. Только учтите, я никогда, никому не вру! И, коли я «оттуда», – Сапожков вновь возвёл глаза к небу, – то по всем правилам должен величаться на Вы.
Какое-то время они молча стояли друг против друга, не решаясь продолжить разговор. Но тут женщина, вдруг прищурив глаза, наклонила голову и пристально стала вглядываться в Митькино лицо.
– Постой, постой, голубь!.. А вот и врёшь! – нараспев, уже ровным, каким-то тягучим, въедливым голосом произнесла она. – Да ты, никак, из Сапожковых будешь, а?
– Так-с точно, из них!
– Уф-ф, – облегчённо вздохнула она, вытирая рукавом полушубка выступивший на лбу пот. – До смерти перепугал старуху, шалопай проклятый.
Однако, подобревшее было тёткино лицо, вдруг приобрело озабоченный вид. Поведя несколько раз носом и потянув ноздрями воздух, она бросилась к своей поклаже.
– Люди добрые!.. Да что же это такое творится на белом свете? – громкогласно и слёзно запричитала она речитативом, извлекая из сумки, за горлышко, пятилитровую бутыль с отколотым дном. – И куда только родители смотрят? Ах паразит, ах басурман ты поганый! Чтоб гореть тебе синим пламенем и не сгореть! – верещала она в сторону Сапожкова, потрясая в воздухе битой тарой.
Она быстро выпотрошила вторую сумку, извлекая из её недр такую же, но целёхонькую бутыль с прозрачной, как слеза, жидкостью, игравшей и переливавшейся в лучах заходящего солнца всеми цветами радуги.
– Тётенька, давайте помогу, – подходя к ней, предложил свои услуги Сапожков, но, учуяв резкий запах самогона, остановился.
– Пропади, сгинь отседова, чтоб глаза мои тебя больше не видели, окаянный! – не унималась она, держа в руках «драгоценную» ношу и прижимая её к груди.
– Мить!.. Ну ты как?.. – послышались со стороны забора встревоженные ребячьи голоса.
Потерпевшая
