узник одиночной камеры при пожизненном заключении менее изобретателен в способах выжимания удовольствия из единственного предмета, оставленного для радости, чем я – приличный советский школьник.
Бывший октябренок, в том момент пионер, будущий комсомолец.
То есть бесполый ленинец от первой точки до последней.
Ту систему мне хочется проклянуть.
Нежизнеспособность советской воспитательной идеологии подчеркивает тот факт, что из подростков семьдесят лет пытались отчеканить павликов морозовых и олегов кошевых – но едва пресс сломался, как все превратились в стадо жвачных гарри поттеров.
О времени своего отрочества вспоминать и трудно и легко.
Надо, конечно, сказать, что рванувшиеся из меня воспоминания грешат уводом в тень двух фактов.
Во-первых, занимаясь самоудовлетворением, я испытывал жгучий стыд, равного которому по силе не знал ни прежде, ни потом. В те времена господствовало игнорирование половых проблем, детский грех считался занятием порочным, почти преступным. И страшно было подумать, что случится, узнай о моем увлечении мать.
А во-вторых, может показаться, что испытав первое наслаждение, я все жизненное время бросил на одну лишь игру со своим телом. Это было не так.
У меня шла обычная мальчишеская жизнь.
С уроками, дневниками, отлыниванием от физкультуры и всяческими интересными разнообразностями – походами в кино, коллекционированием марок, спичечных этикеток, наблюдением за насекомыми, постройкой моделей и всем подобным, атрибутивным для тех времен.
Я много читал – поглощал дедову библиотеку, что-то откладывая в памяти, что-то пропуская сквозь себя без остатка.
Я вообще интересовался окружающим миром и своим местом в нем.
Просто воспоминания искажают прошлое.
Причина аберрации памяти кроется в том, что взросление организма оказалось приоритетно важным и на какой-то срок перевесило все остальное. С другой стороны, это «остальное» шло само собой, подкрепленное свободно доступными знаниями, а изучение метаморфоз собственного тела требовало усилий от меня самого.
Внешне все оставалось на прежнем уровне.
Но в продвижении к познанию тайн я делал семимильные шаги.
Высшими приемами пилотажа я овладел позже. Значительно позже – когда, испробовав все, понял, что необходимо расширить пространство, до сих пор замкнутое на моем теле.
В начале пути я просто экспериментировал над собой, не рассуждал о том, для чего все устроила природа, если не для того, чтобы получать ни с чем не сравнимое наслаждение.
И увлекшись, забыл, что впервые оно было испытано во сне при наличии какой-то неосязаемой, но где-то присутствующей женщины. А сейчас первоначало отошло на второй план.
Изощряясь, я забыл думать о ком-то еще, участвующем в процессе.
И не думал, пока не произошел случай из числа тех, которые происходят
