ее не было? что делала тут женщина? для чего она снимала лифчик не там, где положено, а на тайном чердаке? кто и зачем оторвал ей половину застежки?..
Ничего этого не пришло мне в голову, поскольку до меня дошел гораздо более важный факт.
Я вдруг сообразил, что за всю осмысленную жизнь не только не прикасался к женской груди, но даже не представляю, как она выглядит и как устроена.
От сознания, что держу чашечки, к которым недавно прижимались настоящие женские соски, мне почудилось, будто пыльная тряпка испускает какой-то тонкий, незнакомый запах. Эта мысль вместе с осязанием вещи, которую никто не трогал просто так, пробила таким умственным наслаждением, что…
Что не стану уточнять манипуляций, произведенных два раза подряд прежде, чем голоса внизу на лестнице вынудили меня затаиться.
Уходил я с бешено бьющимся сердцем.
Обычный женский бюстгальтер в моем мировосприятии перепозиционировался. Из скучной тряпки он стал символом, ведущим к единственной истине.
С того момента я знал суть происходящего со мной, цель дальнейшего продвижения и смысл самой жизни.
Все в совокупности выражалось одним словом: женщина.
* * *
Нет, конечно – обо всем безжалостно напоминала фотография.
Увеличенный портрет в деревянной рамке, перечеркнутый черной ленточкой по левому верхнему углу.
Фото стояло на серванте – точнее, на полке книжного шкафа около телевизора – а перед ним, накрытый куском хлеба, грустно искрился граненый стаканчик водки.
Это входило в традиции.
Но я совершенно некстати подумал о том, что Ирина Сергеевна не пила.
Не пила вообще, сколько я ее знал.
А знал я ее долго…
Чтобы уточнить конкретику, мне требовалось вспомнить слишком много в своей собственной, еще не прожитой до конца, но уже частично позабытой жизни.
И учесть, что знал я ее не просто по времени, а как мало кто из самых близких.
Во всяком случае, я знал Ирину Сергеевну гораздо лучше дочери.
Ее дочери, моей жены Нэлли.
Часть вторая
1
В школе удачно отменили сразу три последних урока: подходила к концу четверть, и учителя – как я понимаю теперь – разленились не меньше, чем ученики.
Я поспешил домой и, не опасаясь раннего прихода матери, даже не защелкивая кнопку, занялся собой.
Помня про родительский ковер, я занимался преступным делом в туалете. Там казалось достаточно уютно, сидеть было удобнее, чем стоять, и не стоило опасаться за кафельный пол, который возвращался в идеальное состояние одним движением тряпки.
Я снял себя половину одежды, растряхнул, аккуратно сложил и повесил на проходящую по стене отопительную трубу, какая сегодня именуется полотенцесущителем, а в те годы названия не имела.
Уселся удобно,
