они позвонили в квартиру, все гости, кроме них, уже собрались.
– Припозднились, – Медведев, широко и немного хмельно улыбаясь, растворил дверь.
Веселье разгорелось, разогреваемое стопками и фужерами. Медведев, Сорокин, Кондратьев взялись за водку, решив повременить с шампанским до боя курантов. Инна с Наташей откупорили одну бутылку – “проводить старый год”. Валерьян чокался со всеми, но пил аккуратно, не желая сильно пьянеть.
В углу гостиной комнаты, на массивной деревянной тумбе, работал цветной “Горизонт”, но в экран почти не смотрели – программы центральных каналов казались скучны. Медведев, заглушил звук, приволок магнитофон.
Вначале он крутил рок, но девушки, повеселев, затребовали эстраду.
– Хватит уже этих “групп крови”. Давайте другое, веселее, – воскликнула Инна.
Медведев пробовал возражать, но она настояла, чтобы кассету переменили.
Зазвучал слащаво “Ласковый май”. Инна подпевала вначале, вихляя плечами, затем потянула Валерьяна танцевать в проёме между комодом и накрытым столом.
– Белые розы, белые розы, беззащитны шипы… – прикрывала она, обнимая Валерьяна за шею, глаза.
Наташа, не утерпев, выволокла танцевать Сорокина. Несколько минут две пары толкались на тесном пятачке, подначиваемые хмельными возгласами Кондратьева и Витьки. Затем Сорокин неожиданно подхватил Наташу на руки. Та, болтая ногами в воздухе, зашлась в громком, радостном визге.
– На столе давайте, ну! – захохотал Кондратьев.
Сорокин, кружась с заливающейся смехом Наташей на руках, действительно натолкнулся с размаху на угол стола. Она взвизгнула уже от испуга. Защитно выставив руку, попала ладонью в тарелку, сбросила её с дребезгом на пол. Белые комки “столичного” разлетелись по узорчатому паласу.
– Вот и насвинячили, – произнёс Медведев, беззлобно разевая рот.
Сорокин растеряно переминался на месте, не решаясь опустить Наташу на пол. Та даже ноги поджала, боясь пораниться об осколки стекла.
– Аккуратней! Ай! – вскрикивала она.
– Эх, пошла веселуха! – крикнул Кондратьев, тараща дуреющие глаза.
Но незадолго до боя курантов ребята всё-таки притихли, убавили музыку и вновь включили у телевизора звук. Передавали обращение Горбачёва.
– Ну послушаем, чего он там, – со скепсисом сказал Валерьян.
Генеральный секретарь, часто опуская лицо к остающейся вне кадра бумаге, глаголил:
– Дорогие товарищи! Через несколько минут завершиться 1989 год, а вместе с ним завершиться и целое десятилетие. Мы вступаем в новый 1990 год, в последнее десятилетие двадцатого века…
Говорил он, как и всегда, витиевато и длинно, но почти целиком о политике. Похвалил завершивших недавно съезд депутатов, посетовал на хозяйственные трудности и рост межнациональной вражды, пообещал ускорить реформы…
Несмотря на обилие слов, конкретный смысл речи упорно ускользал, точно
