еще тем матерщинником. Как и бабником. В пассиях его я потом просто запутался.
Результатом нашего знакомства для меня стала подписка на все тридцать томов собрания сочинений. На тридцать томов подписывали лишь первых двести человек, мы стояли где-то в пятой сотне, и на полное собрание нечего было рассчитывать. Но у Райского в кармане имелась заветная записочка к кому-то ответственному в Доме книге, и мы вышли на улицу с подписными карточками на тридцать томов, на которые в очереди подписывать уже давно перестали. Эти тома в строгих болотного цвета ледериновых переплетах стоят у меня на своем месте в библиотеке до сих пор, хотя сказать, что в минувшие с той поры годы я уж так часто брал их в руки, будет неправдой.
– Слушай, а почему мы никогда раньше не были у него, раз вы так давно дружите? – не может остановиться, продолжает свои расспросы Евдокия, когда она в конце концов готова, мы выходим из ее дома на улицу и идем к моему «Спутнику». – Ты вообще много куда, наверно, ходишь, а меня почти никуда не берешь.
У нее ощущение – сегодня ей предстоит восхождение на такие горние высоты жизни – Эверест в сравнении с ними покажется крошкой.
– Всё в свою пору, моя радость, – с глубокомысленной вальяжностью отзываюсь я, словно и в самом деле вхож на равных в самые высокие гостиные.
Хотя на самом деле мне пришлось напроситься к Райскому. Новый год, желание моей радости – встретить его со мной, ну не в «Ист буфете» же его встречать! Ее нужно вывести в свет, продемонстрировать ей, что я не хухры-мухры, пусть у меня корыто вместо нормальной тачки, но круг моего общения – ого! «Да нет, что ты, приходи», – согласился Райский, когда я в очередной свой звонок прижал его так – или отказать мне, или все же позвать.
Ощущения, что через несколько часов наступит Новый год, – никакого. Осенняя тьма вокруг, голый и мокрый асфальт под ногами, мозглый воздух приникает к лицу сырым полотенцем, кажется, природа хочет что-то сказать этим обманом, силится донести до человека некое важное сообщение, но что она хочет сказать, что сообщить? – язык ее непонятен, а наш человеческий слух беспомощен.
– Слушай, просто не верится, неужели мы едем к Райскому? – вопрошает Евдокия, когда мотор уже прогрет, мы пристегнуты и я трогаю свое корыто с места.
Возбуждение, владеющее ею, так велико, что мне становится не по себе: я вдруг едва не воочию вижу ту жуткую пропасть, что разделяет нас с Райским. Он успешен, знаменит, богат. Его загородный дом, куда мы едем, стоит несколько миллионов долларов. Не понимаю, и убей меня Бог – не могу понять: откуда у Райского такие деньги. Ну хорошо, он не стихотворец, как аз грешный, четыре октавы его востребованы, хотя он мой ровесник, но тем не менее: несколько миллионов долларов! Если с Савёлом все ясно – он просто жлобствует, гребя к себе свое и чужое, то о Райском того не скажешь – сибарит сибаритом и респект к своему сибаритству родился раньше его самого. И если у Савёла в доме
