style="font-size:15px;"> До конца смены оставалось два дня, «Отверженные» подходили к концу. Он пришел после полдника к Алексею Васильевичу в мастерскую, тот сидел с дымящейся эмалированной кружкой в руках, от кружки исходил аромат брусники – и Лёнчик вспомнил о просьбе бабушки. «Святое дело, – отозвался Алексей Васильевич на его восклицание, что обещал бабушке нарвать брусничного листа. – Давай прямо сейчас и отправляйся». Он отставил кружку, поднялся и достал с полки туго сложенный, чистый серый холстяной мешок: «Наберешь сюда, сколько сможешь. Почки, наверно, у бабушки, нехороши?» – «Не знаю», – отозвался Лёнчик. «Ну, все равно, – сказал Алексей Васильевич. – Дуй».
Лёнчик понесся в лес, нашел брусничное место, присел на корточки и без остатка отдался сбору созревшего урожая.
Голоса и еще какие-то непонятные звуки, раздававшиеся где-то совсем рядом, он услышал, когда мешок был уже наполовину полон. Он устал, сидеть на корточках не было сил, он опустился на колени и рвал брусничный лист так. Услышав голоса, Лёнчик привстал на коленях, посмотрел туда, откуда они звучали, – и от того, что открылось его взгляду, он тотчас вновь опустился. Дни уже стояли прохладные, он ходил сейчас в свитере поверх рубашки, свитер был болотного цвета, сливая его с лесом, и те, чьи голоса донеслись до него, видимо, его просто-напросто не заметили. А не заметить их было невозможно: так белели согнутые в коленях и разведенные в стороны ноги той, что лежала внизу, такая пронзительно контрастная граница была между голыми ягодицами и спущенными с них гармошкой черными брюками у того, кто лежал сверху. И тот, кто был сверху, дрыгался, – Лёнчик почему-то сразу же понял, что он делает. Но были эти двое совсем не из Викиного отряда, и определить это не составляло труда. Потому что это были взрослые. Воспитатель из отряда сестры, а согнутые в коленях голые ноги принадлежали Лёнчиковой пионервожатой.
Неудержимая сила заставила Лёнчика снова приподняться и снова поглядеть на пионервожатую с воспитателем – уже зная, что он увидит. Он смотрел, смотрел – и вдруг его обдало незнакомым прежде ощущением: писке стало тесно в штанах, она словно бы толкалась изнутри, желая вырваться наружу, и это было болезненно и приятно. Лёнчик смятенно присел, запустил руку под резинку штанов – так и было: писка ткнулась ему в руку непривычно твердая, какая-то граненая, будто небольшой толстый карандаш. Лёнчик посидел так, сжимая ее в руке, потом торопливо вытащил руку наружу, схватил мешок, поднялся с коленей и, пригибаясь, пошел, пошел, а там и побежал прочь из леса.
– Ну-у! А чего ж ты не набил под горло? – спросил Алексей Васильевич, проверяя на ощупь полноту мешка, когда Лёнчик вернулся в мастерскую. – Притомился, что ли?
– Ага, притомился, – ответил Лёнчик.
Алексей Васильевич оглядел его.
– И что это ты такой, будто взъерошенный?
– Это я… бежал, торопился, – сказал Лёнчик.
– Чего
