дверь.
А следом и себя в зеркале. Оно висело на двери. Был он совсем ребёнком – маленьким мальчиком в тёмно-зеленом вязаном свитере и синих домашних штанишках с завязками на поясе. Эти шнурки он теребил в руках, взволнованно топчась у двери и испытывая сковывающих страх перед ней.
«Что же за дверью? Что за ней?!» – Гави силился вспомнить.
Мальчик робко толкнул дверь, и та со скрипом приоткрылась.
«Там какая-то комната. Темно. За окном сумерки. Край кровати. На ней сидит кто-то. Кто-то горько плачет. Вижу лишь плечо и бедро».
Плечо и бедро подрагивали от рыданий. Мальчик Гави глянул на пол – по полу что-то бежало. То был ручеек темной жидкости. Он бежал и бежал в другой конец комнаты. Плечо и бедро всё подрагивали и подрагивали. А мальчик всё смотрел, теребя шнурок на поясе и не смея открыть дверь шире. Внезапно его заметили – плечо двинулось, рыдающий повернулся в его сторону.
Гави закричал и, схватившись за голову, упал на колени возле скамейки. Его охватил полнейший ужас. В память ворвалось лицо – худое, бледное, заплаканное.
«– Гави! Малыш, не смотри. Не смотри, малыш!».
Мальчик попятился. Краем глаза он успел зацепить оголенную ногу, на которой бурел чудовищный порез.
«– Пойди поиграй. Поиграй в своей комнате, поиграй со щенком!».
Но мальчик не уходил. Он мысленно сложил воедино темный ручеек и порезанную ногу и теперь опасался как бы из мамы не вытекла вся кровь какая есть. Он хотел предложить заткнуть чем-нибудь рану, но от волнения и страха не мог произнести ни слова.
«– Ах мой милый Гавестон! Такова цена свободы, малыш. Это спасение. Помни, чтобы стать свободным, ты сам не должен быть тюрьмой».
За этой речью последовал громкий отчаянный вскрик. Она схватила нож, валявшийся тут же на полу, и полоснула себя по второй ноге. На пол закапала бурая кровь. Глаза матери блестели в темноте как и жидкость у неё под ногами.
Воспоминание покрылось рябью помех и погасло.
– Мама! – Гави вскочил на ноги. – Где же ты, мама? Ну где же ты?! Мама, мамочка, где же ты?
…Кое-как притащившись домой, машинально повозившись на кухне и накормив собак, Гави упал на кровать и сразу же потерял сознание.
Обморок плавно перетек в сон.
Он явственно видел мать, сидящую на каком-то возвышении. И себя, пристроившегося у нее в ногах. Мать нежно улыбнулась ему и обнажила грудь. Сам он так же улыбнулся ей и почувствовал, как рот его растянулся непривычно широко – голова его была собачьей – чёрной, лохматой и красноглазой с огромной белозубой пастью. На голове росли рога вроде коровьих, целых десять штук. Гави припал к груди мохнатой пастью и начал жадно пить молоко – оно горячими струями лилось в его глотку и наполняло его словно бутыль. В ногах своих он почувствовал возню. Скосив
