еле тащились сутки за сутками, гудя низкими чужими голосами.
«– Бедный ребенок… это надо же…
– …что с ним? Он болен? …смотрит в одну точку.
– …ужасно! Что же теперь?
– …мы не можем забрать его. Метраж не позволяет.
– …увезти в интернат. И там… а кто же поручится? Будем наблюдать…
– …соберите его вещи.
– …Гавестон. Гавестооон! …он не реагирует.
– …какой кошмар. Кошмар!
– …и заберите щенка. Пристройте его в приют. Да уберите же собаку!».
Утром Гави поднялся с большим трудом. Он не знал который час, но по мутному бело-алюминиевому небу предположил, что было примерно восемь часов. Почувствовав движения хозяина, собаки радостно завиляли хвостами и принялись потягиваться, распрямляя сильные ноги в постели Гави. Не умея сказать, они выражали свое сочувствие и поддержку беспрерывными поцелуями, вылизывая ему руки и лицо.
Вяло погладив каждого по макушке, Гави встал с кровати и поплелся к окну. Он глянул вниз на улицу. Это была та самая улица, которую перебегала она в тот дождливый день, укрывшись за стареньким зонтом со сломанными спицами. Квартира была другой – прежнюю Гави продал и купил поменьше этажом ниже. Оставшейся суммой он оплатил свое обучение в зооветеринарном техникуме, где получил специальность кинолога.
Гави устало опёрся на подоконник. Сон, полный видений и воспоминаний, утомил его. Он всегда помнил обо всем что случилось, но не смел ворошить память. Раньше он и не думал обходить этот запрет, но вчера воспоминания всё же прорвались сквозь плотную стену чудных образов, мешавших увидеть истину. От этих мыслей на душе залёг неприятный тяжёлый осадок. Тихая горечь и щемящая обида за себя-ребёнка тревожили и раздражали его. Он почувствовал стыд.
Гави усмехнулся.
«Какое ребячество. Что за глупости. Ерунда какая-то».
Но он всё ещё ждал, стоя у окна.
До моего великого прихода всё о свободе размышлял ты, человек. И как же только ты ни исковеркал сие великолепное понятие. Не обессудь! Но больно было слышать, что свобода лишь выражается в способности сбежать от всяких обязательств и укрыться под шкурой вседозволенности прав. Но не свободен тот кто безответствен. Звучали громкие надрывные слова о том, что может быть свободен лишь тот, кто всё в себе сломает, отринет всё, откажется от гнева, изгонит боль и страх и распахнет наружу душу, и вывернется миру наизнанку как огурец морской кишки свои выпрастывает на обозренье всему свету. Сие зовется не иначе как свобода духа! Но друг мой, это не свобода. Но демонстрация пустых своих кишок. Изгонишь ярость ты, но лишь посеешь горечь и тоску по столь неутоленной жажде искры, что зажигала весь твой внутренний огонь. Сколь жалко это зрелище.
Не отсекай же от себя куски своей прекрасной сущности, но помни – свободен может быть
