на благое дело… о ребеночке позаботиться… чтоб горя не знал.
Перекрестив ее сложенные ладони, отец Алексий хотел было расспросить ее о том, крещен ли малыш да не хворает ли он, но не успел. Лишь только она проворно коснулась губами его руки, как тут же поспешила прочь, еле слышно пробормотав «спасибо».
Распрощавшись с отцом Василием, монах, испрося его благословения, отправился в путь. По дороге он заглянул в бывшее сельпо, на фасаде которого двадцать первый век оставил размашистый отпечаток в виде ярко-красной надписи «Мини-маркет». Заняв очередь за двумя неопрятными мужчинами неопределенного возраста, пришедшими за утренней порцией горячительной влаги, Алексий уставился в маленький экран телевизора, подвешенный под потолком над замызганной стеклянной витриной лишь для того, чтобы сельпо напоминало «Мини-маркет» хоть чем-то, кроме названия. Шли новости на одном из центральных каналов. Внимательно вслушиваясь в речь диктора, отец Алексий надеялся узнать что-нибудь о ситуации в Останкине. Но выпуск подходил к концу, а стало быть, все важное было сказано раньше.
Но оказалось, что самое важное для отца Алексия сказано еще не было. Стоявшие перед ним выпивохи, тяжело ворочая языками, завели нехитрую беседу, обильно пересыпанную матом.
– Ну че, твоя-то че?
– Да че, поехала сегодня.
– Не, ну и правильно… А то бабе дай волю, так она, дура, и не посмотрит, что мужик-то надрывается.
– Да не, моя понимает… Самой-то, поди, тоже напряг не хреновый, с двумя-то. И так руки до колен, куда третьего?
– Не ревела хоть?
– Да так, было малость. А че ей, не впервой ведь, не страшно. Да там и врачиха уж как родная. В церковь вон поутру сбегала в платочке да поехала. Ниче! Отлежится с недельку, будет как новая.
Заботливый муж еще хотел что-то добавить, но подошла их очередь, и приятели начали наперебой отвешивать залихватские витиеватые комплименты толстой молодой продавщице в несвежем халате, с окладистыми бакенбардами и полным золотых зубов ртом.
Дальше отец Алексий их уже не слышал. В то утро способность воспринимать окружающих вернулась к нему не скоро. Обрывки фраз, сплетенные в тугую веревку, принялись душить его, затягиваясь крепким узлом на шее. «Другого храма у них нет… И так руки до колен, куда третьего?.. Благословите на благое дело… о ребеночке позаботиться… чтоб горя не знал… В церковь вон поутру сбегала в платочке да поехала…» – звенело и ухало у него в голове, словно раскаты набата. Алексий побледнел, пошатнулся и облокотился вялой рукой о витрину со сладостями. Пытаясь справиться с собой, глубоко вздохнул и зачем-то поднял глаза на телевизор.
Диктор новостей внимательно поглядел на него, светясь лощеной благополучностью, и заговорил, вальяжно развалившись в кресле:
– Здорово, праведник! Ну что ж ты, святой отец…. Убивать, значит, твоей христианской душе противно. А на убийство родного чада мать благословил! Вот только не надо оправдываться! Не знал он! Она ж заплаканная
