помешанные, причитая и махая по ветру платком, раздирая своим беспредельным горем всю душу.
И есть парни, которые не то чтобы рвутся в эту «некрутчину», а просто не считают ее таким ужасом, о каком помнит старуха. Парни понимают, что служба коротка, харч хорош, а уйти… Отчего же не уйти отсюда?..
Словом, Силыч, жизнь в нашей деревеньке, как в калейдоскопической трубке: покрутил ее – одна картинка, покрутил другой раз – другая, сменившая предыдущую картинку, третий раз – еще новая. И все разные, перемешанные, какая из них правильная – поди разберись. И ни за неделю, ни за месяц, ни за год не разберешься. Вот о чем голова болит!
Откровенно говоря, вопросы, над которыми бился Глеб Успенский, пытаясь разобраться в нравственной и экономической ситуации времени, меня волновали мало (щелкопер я и есть щелкопер!), я слушал, не пытаясь вклиниться в его монолог, тем более не мне было спорить с таким знатоком деревенской жизни, как Глеб Иванович. Но поскольку речь зашла о крепостном праве, мне хотелось повернуть его мысль в прошлое и, чтобы подзадорить писателя, я все-таки осмелился перебить его.
– Ну, вот, Глеб Иванович, я еще не старый человек, а мне тоже многое не нравится в современной жизни. До отмены крепостного права жизнь все-таки имела какую-то осмысленность, какой-то стержень, определявший устойчивые формы человеческого существования. Мы ведь с вами прожили почти два десятилетия до крестьянского освобождения. Мы сформировались в ту эпоху и сейчас нам, точнее, мне трудно принять новые условия, на которые настраивается и молодежь, и мужик. В прежние времена каждый, как говорится, знал свой «артикул», свое место в государственной иерархии, жил по традициям, выработанным поколениями. Верил в неизменность жизненных устоев и был счастлив этим.
Глеб поднял голову и внимательно посмотрел на меня, стараясь заглянуть прямо в глаза, потом вставил новую папироску в недокуренную, затянулся, пыхнул дымом, еще минутку помолчал, потом заговорил медленно, с паузами, выстраивая четко формулируемые предложения.
– Вы, Иван Силыч, – начал он, переходя на официальный тон, – очень хороший человек, может быть, даже славный. В особенности когда молчите. Но ваше молчание, к сожалению, не золото. Я не знаю, как вы учились в гимназии и учились ли в ней вообще. Вашей голове свойствен органический порок – неумение мыслить, в том числе – логически.
Вы говорите о счастье, когда, как вы выражаетесь, каждый человек знает свой артикул. Вы говорите мудреными словами, а народ – проще и выразительнее: каждый сверчок знает свой шесток. Вы когда-нибудь задумывались о том, что такое счастье? На этот вопрос и более счастливые умы не могли найти ответа. Чтобы выработать формулу человеческого счастья, нужно знать, в чем заключается несчастье человека. Нужно переболеть этим несчастьем, нужно в самом себе, в своем собственном сердце ощущать все то, что нужно мне для того, чтобы я чувствовал себя человеком, все
