тот день многие наконец-то осознали реальность приближающейся беды. Война предстала перед растерянными людьми во всем своем безобразном обличии. Она, как гигантский спрут, опутывала все больше и больше людей своими щупальцами и утаскивала их в бездну, не давая ни малейшей возможности вырваться живыми из цепких смертельных объятий.
3
По пыльной, изрытой многочисленными воронками дороге – все, что осталось от хорошего шоссе после налета немецкой авиации, – двигались в сторону Минска растянутые колонны наших войск в сопровождении штурмовой артиллерии, грохочущих танков и нагруженных боеприпасами машин. Красная Армия, не сломленная сокрушительным поражением в первую неделю войны, готовилась нанести контрудар. Жители деревни то и дело выбегали на дорогу в надежде увидеть родных, но среди хмурых сосредоточенных лиц им так и не удалось встретить ни родственника, ни односельчанина.
А потом наступило затишье; страшное, пугающее безмолвие – предвестник бури.
В тревожном ожидании прошло два дня. Два долгих, томительных дня. Никто не знал, что происходит. По радио из-за бесконечных помех ничего не удавалось разобрать.
– Ох, что-то не по себе становится, – вытирая пот со лба, проговорила Валентина. – Уж больно тихо третий день. Ни тебе военных, ни беженцев, ни фашистов.
Дед Михаил гневно сплюнул.
– Тьфу на тебя! Даже и не поминай черта! Смотри, еще беду накличешь.
– Да ладно, – рассмеялась Ульянка. – Вы так их боитесь, как будто и на самом деле немцы – черти. Такие же люди, ничем от нас не отличаются.
Валя удивленно уставилась на соседку.
– Что ты говоришь, Ульяна? Как не отличаются? Вон они, захватили почти всю Европу.
– И що? Людям разве плохо там живется? Уж не хуже, чем нам при советской власти.
– Вот дурна баба, – запричитала Матвеиха. – Вот что болтает?
– Що? Разве не правда?
Ульяна перестала косить траву и с насмешкой посмотрела на людей, работавших с ней.
– Вот ты, баба Матрена, що хорошего видела на своем веку? Одну работу? Рано утром уже в поле. И не важно: дождь ли, солнце палящее. Трудодни какие-то выдумали вместо денег. А на них много ли купишь? Валькин муженек три месяца поработал на торфянике, так деньжатами разжился. И обуты и одеты. А мы? В лучшем случае полкило хлеба на семью.
– Так ты же одна! – взъелась на нее баба Матрена. – Чай, не голодаешь теперь.
– И що? Думаешь, мне нормально жить не хочется? Колхозное добро не бери, воровство. А кто у кого ворует? Мы заработали, посему – наше! И уехать не смей. Да и куда податься без паспортов? Ты вон уже в годах. А що можешь вспомнить? Голод? А налоги? Отдаешь все, що заработал! Неправильно, разве, гутарю? Кто знает, может, при немцах лучше будет?
– Уля! Что ты городишь? – Валентина с испугом глядела на соседку, гадая, не тронулась ли та умом.
– Эх, видать, не зря твоего отца забрали тогда в тридцать пятом. Видимо, было за что, – сердито
