смотрел на него с непонятным чувством,а спохватившись,
зачеркивал…
К маме приходили гости – елочные деды-морозы,
из красных шуб доставая
черноголовую водку,
и пожилые снегурочки,
одна из которых была
второй или третьей женой
полузабытого имажиниста,
чье имя – Вадим Шершеневич —
я не встречал в рапортичках.
Женщина-каучук,
уставшая быть змеей,
превращалась в домашнего котенка
и, свернувшись калачиком в кресле,
вязала моей сестренке пинетки.
А Змей Горыныч, по прозвищу Миля,
расчерчивал пульку для преферанса
и очень старался проиграть маме,
потому что он знал,
какая у мамы зарплата.
Красная Шапочка жаловалась на фронтовые раны,
а сорокалетняя крошечная травести
с глазами непойманного мальчишки,
хлопоча у плиты,
умело скрывала от мамы,
что меня после школы
она обучает любви
в своей чистенькой комнатке на Красносельской,
где над свежими сахарными подушками
ее фотография
в роли сына полка.
Я любил и люблю
этих маленьких незнаменитых артистов,
потому что в них больше актерского братства,
чем в знаменитых.
Жаль, что последний ужин Христа
был не у мамы моей,
на Четвертой Мещанской,
ибо там не нашлось бы Иуды
и ужин бы не был последним.
Мама крутила начинку для сибирских пельменей
из мяса,
принесенного Серым Волком.
Баба-Яга толкла в ступке
грецкие орехи для сациви.
Василиса Прекрасная
мечтательно делала фаршированную рыбу
и однажды зафаршировала
свою упавшую бирюзовую сережку.
А одна жонглерша —
по происхождению китаянка —
делала что-то
из чего-то,
не похожего ни на что,
и все это вместе ставилось на общую скатерть.
Это было
как международные съезды
пролетариата
