головы.Мне кажется,
что содержимое жизни,
рассыпанное по событиям,
людям
(любой из которых тоже событие),
не умещается в содержимом
любой головы,
а не только моей.
Думать —
почти безнадежное дело,
но если не думать —
незачем жить.
И я думал о смысле этой картины,
висевшей рядом с окном,
похожим
на картину,
внутри которой качались
облака,
задумавшиеся о земле,
так редко думающей о небе.
Я подошел поближе к окну
и увидел,
что некоторые из облаков
прилегли на красную черепицу
и смотрят внимательно на людей,
расплющенных тяжестью притяженья.
Люди стояли у витрин магазинов
как перед картинами,
чье содержанье
располагало к отсутствию мыслей,
за исключением единственной:
что-то купить.
Люди гуляли и пили кофе,
видимость мышления создавая
при помощи медленного подниманья
чашечки белой над белым блюдцем,
и многозначительно выпускали
ничего не значащий дым сигарет.
(Мне когда-то сказал один режиссер,
что плохие актеры
любят курить задумчиво в кадре,
потому что задуматься неспособны…)
Это был хаос,
притворявшийся полным порядком,
ибо отсутствие мысли в порядке
есть хаос.
Все было похоже на оболочку Христа,
из которого выпущен воздух…
На деревянной открытой эстраде
духовой оркестр пожарной команды
играл попурри из венских вальсов,
и звяканье ложечек в чашках кофе
было как будто бы часть попурри.
Содержимое площади тоже было
попурри из людей
и являлось частичкой
всемирного попурри,
небрежно
кем-то составленного из нас.
Перуджийские ловкие антиквары,
нахохленно-хищные,
словно грифы,
всучивали подагрическим леди
(похожим на руины,
созерцающие руины)
монеты эпохи Веспасиана,
еще тепловатые от серийного изготовленья.
Цыганенок в декоративных лохмотьях
агрессивно выклянчивал подаянье,
а рядом —
в собственном
