ключамиот машин,
где сиденья пахнут грехом,
и комментировали друг другу
входящие в поле зрения ноги
и то, из чего эти ноги растут.
Были гораздо сочнее в своих выраженьях,
чем политические обозреватели,
обозреватели ног,
а точнее —
«интернационалисты» хорошеньких ног.
Ноги были действительно интернациональны:
итальянские —
с жесткими кактусными волосками,
неумолимо пробившимися сквозь порезы
после неумелого обращения с бритвой;
скандинавские —
с голубоватыми жилками,
в которых пульсирует голубая вода из фиордов;
немецкие —
сосисочно-мягкие,
в рыжих веснушках,
словно обрызганные гамбургской горчицей;
французские —
даже в любых чулках
выглядящие
как голые;
английские —
с тонкой игрой сухожилий,
природой созданные для стремян;
американские —
шершавые, прочные и прямые,
словно столбы баскетбольных щитов;
латиноамериканские —
схваченные серебряными
цепочками у щиколоток,
будто бы крошечными кандалами,
чтобы ноги куда-нибудь не убежали от хозяек;
испанские —
в испуганных черных родинках,
религиозно бледные перед тем,
что с ними может случиться через минуту;
африканские —
выточенные из эбенового дерева,
с розовыми лепестками застенчивых пяток;
японские —
сохраняющие изогнутую форму с детства,
когда они обнимали спины своих матерей…
Среди этой выставки ног
только трое китайских студентов,
как бы не обращая вниманья
на капиталистические ноги,
вцепившись друг в друга,
прогуливались неприступно,
слегка испуганно,
но сплоченно,
как несгибаемые борцы.
Площадь была похожа на эту поэму
или поэма
стала похожей на площадь?
Все вместе не складывалось,
не рифмовалось,
не находило общего ритма.
Все разваливалось.
Не было клея
соединительного…
И
