в семьдесят с довескомполным-полнехонький стакан.
Граненый друг двухсотграммовый,
припомнив «мессеров» огонь,
какой вопьешься гранью новой
в навек соленую ладонь?
Как въелись в кожу порошинки,
а поскреби ладонь – на дне
жива шершавинка от финки,
зазубрившейся на войне.
И рвутся, всхлипывая тяжко,
морскою пеной над столом
сквозь лопающуюся тельняшку
седые космы напролом.
Победу пели наши склянки,
но отвоеванный наш Крым
презентовал Хрущев по пьянке
собратьям нашим дорогим.
Нас время грубое гранило,
обворовало нас, глумясь,
и столько раз нас хоронило,
и уронило прямо в грязь.
Но мы разбились только краем.
Мы на пиру среди чумы,
и снова гранями играем
полным-полнехонькие мы.
И мы, России два поэта,
нелепо верные сыны,
не посрамим тебя, победа
так осрамившейся страны.
Джумберу Беташвили
Джумберу Беташвили,
крестному отцу моего сына,
отцу трех дочерей, зверски убитому
во время бессмысленной
абхазско-грузинской войны
С руками связанными, как злодей,
не горбясь, ты шел вдоль руин,
самый красивый из всех людей
и даже из всех грузин.
Сухуми, который ты так любил,
теперь превратился в ад,
и память о всех поцелуях разбил
на сжатых губах приклад.
Лишь с причитаньями чья-то жена
кинулась от ворот,
и мандариновую дольку она
вложила в распухший рот.
И только прощально скрипнул причал,
где трупов гора – нагишом,
и только отчаянно закричал
павлин под чьим-то ножом.
Что было потом? Самосуд? Расстрел?
Но, может быть, ты еще жив?
А я, как мой дом в Гульрипше, сгорел,
лишь похороны отложив.
А я за тебя остался, Джумбер,
в еще не погасшем огне,
и дыма сожженного СССР
из легких не выкашлять мне.
Мы все – погорельцы. Мы – крики в ночи.
Я выжил. С ума не сошел.
Но страшновато бренчат ключи
от дома, который сожжен…
На смерть грузинского друга
Джумберу Беташвили
Я друга потерял, а вы мне о стране.
Я друга потерял, а вы мне о народе.
На черта мне страна, где лишь цена в цене,
на черта мне народ, где рабство и в свободе.
Я друга потерял и потерялся сам.
Мы потеряли то, что больше государства.
Нам нелегко теперь найтись по голосам.
То выстрел за углом, то вой ракет раздастся.
Я был немножко им, он был немножко мной.
Его не продал
