на свободу вырвался ветер, прежде заточенный в доме.
– Берегись! – раздался резкий женский голос и на мостовую полетели помои.
– Чтоб тебя! – вскричал Калум.
Бросив взгляд на забрызганные полы плаща, он посмотрел на младенца, продолжавшего спать, как ни в чем не бывало. Наградив худосочную женщину гневным взглядом, он поправил меч на правом боку, перешагнул помои и продолжил путь. Что до женщины, то она в ответ смачно сплюнула и с грохотом затворила окно.
– Ты с ним так церемонишься, будто это твой сын, – заметил Гэвин.
– Я только отдаю ему должное, – ответил Калум. – Как ни крути, это человеческое дитя.
– Как по мне, так ублюдок, как и те, что были до него.
– Ублюдок, не ублюдок, а дети ни в чем не повинны, и я на том стою. Если тебе это не по нраву, можешь проваливать на все четыре стороны!
– Все в чем-то повинны, вот, моя матушка, та еще…
– Постой-ка, – оборвал Калум напарника. – Ты это слышал?
Остановившись, он вслушался в тишину, но, ничего, кроме отдаленных криков не услышал.
– Здесь кроме нас, да этого ублюдка, никого нет, – проговорил Гэвин, пожав плечами.
– Значит, показалось. Так что там твоя матушка?
Улыбнувшись, Калум сделал шаг-другой, и незаметно от напарника запустил руку в складки плаща.
– Она любила поговаривать, что будь у нее дар предвидения, то забрала бы мою жизнь, удушив прямо в детской кроватке, каково, а!?
– Значит, было за что?
– Не буду спорить, водились грешки, – улыбнулся Гэвин. – Утопить кошку, да обнести соседа, как на раз-два!
– А знаешь, это никогда не поздно исправить, – сказал Калум с плохо скрываемой угрозой.
На лице Гэвина мелькнула тень страха, и его рука потянулась к эфесу меча, но Калум оказался быстрее. Бледная сталь клинка, сверкнув в ночном воздухе, вырвала из глотки Гэвина крик.
– За что? – простонал Гэвин, схватившись за живот.
– Собаке собачья смерть, – ответил Калум, засовывая кинжал все глубже и глубже в живот напарника, пока тот не вошел по самый эфес.
Опустив взгляд, Гэвин побледнел, завидев, как сквозь пальцы сочится кровь, походящая на капли дождя, только-только набирающего силу. Пошатнувшись, он взмахнул рукой, словно ища опору, и не найдя таковой, завалился на мостовую, уткнувшись лицом в разложившийся кусок требухи.
– Будь ты проклят, – прохрипел он, судорожно хватая ртом воздух, точно рыба на отмели.
– Я уже проклят, ибо не уберег свою семью.
Положив королевское дитя на мостовую, Калум схватил Гэвина за ноги и потащил к канаве, проходящей посередине переулка. Преклонив колено, он схватил Гэвина за волосы и принялся его топить. Отплевываясь от нечистот, Гэвин из последних сил цеплялся за жизнь, а поняв, что все бессмысленно, довольно скоро прекратил сопротивление и расплылся в улыбке, вспомнив, как убивал собственную мать.
