насилия?
Незнакомец кладет голову на сцепленные пальцы, и грусть разливается в темных глазах:
– Никому нет дела до человечества, поверьте вы наконец… Приходится все брать в эти вот руки, – он скашивает глаза на перчатки и затем лукаво смотрит на меня.
– Сударь, – лепечу я, – вы хотите сказать, что будь у вас в руках власть божья, вы наслали бы на нас чуму?!
– Я и наслал, – грустно улыбается собеседник. Наступает молчание. Он сидит поникший. Я лихорадочно пытаюсь свести мысли, разбежавшиеся словно мыши при виде кошки, воедино. Он болен. Или это шпион Папы. И в том, и в другом случае это опасно.
Мягко обращаюсь к нему:
– А зачем это нужно было делать, сударь? За что чума послана всем нам?!
Незнакомец смотрит на меня с терпеливым сожалением. Так на меня в детстве смотрел отец, когда я не сразу ухватывала суть вещей. Медленно, словно мы собираемся провести в соборе всю жизнь, он растолковывает мне:
– Идут века. Они складываются в тысячелетия. Люди рождаются и умирают. Только умирают медленнее и позже, чем раньше. Живут дольше. Живут лучше. Строят хорошие дома. Строят прочные корабли, – тут он наклоняется ко мне так близко, что я чувствую его обжигающее дыхание. – Вас становится слишком много на этом свете, сударыня.
Откидывается назад на спинку скамьи и барабанит пальцами по ней:
– Не заставишь же вас добровольно уходить из жизни… Людям хочется сладко есть, много пить… Жить они любят, – криво усмехается, – а умирать не хотят и боятся. Вот и приходят на выручку войны, ссоры, раздоры, эпидемии. Количество живущих на этом свете разумно регулируется. И заметьте, самым естественным образом!
Он молчит, искоса смотрит на меня и усмехается:
– Это, сударыня, называется, баланс. Латинское слово. Иначе – равновесие. Вот этим я и занимаюсь – поддержанием баланса в мире.
Это невыносимо. Мне удается наконец подняться. Звук шагов отдается эхом. Вслед мне летит:
– Прикажите написать синьору Франческо в Парму!
Замираю на месте. Синьору Франческо?!
Незнакомец все так же сидит на скамье вполоборота к выходу. Собака встала и смотрит на меня. Сжимаю ручку двери.
Внезапно в соборе становится темно – с шипением погасли все свечи. Потухли лица святых, что с укором разглядывали меня. В темноте я вижу только глаза его – незнакомца. Мне чудится потекший по стенам запах тлена и скорби. Вдруг под куполом заметалась птица. Она приближается – белый голубь ищет выход. Сердце истошно бьется. Ноет и бьется. Я боюсь услышать то, что уже почувствовало сердце!
Страшно открывать дверь, потому что уже знаю правду!
– Синьора Лаура скончалась.
***
Я вскрикиваю и просыпаюсь. Дверная ручка подсвечена лунной дорожкой. В кроватке сопит Олежка. Разметался и скинул одеяло. Я прикрываю
