мне известны.
Но помни жертвенность мою – моя любовь с тобой навечно…
Любовь навечно… И что для него значит эта надпись, что ему о ней известно? То, что медальон с ней дала какая-то женщина, которую он почти и не помнил? То, что эта женщина, вероятно, и была его настоящей матерью, а не те пожилые старики, с которыми Туорэм жил в Детворде? То, что она его оставила? Ну, все так и было, хотя он тот еще фантазер, это точно… Но почему он должен полюбить ее в ответ? Потому что она дала ему жизнь и имя? Возможно, это тоже немало – спасибо ей огромное, но с благодарностями нужно обходиться осторожно… Перестараешься – вечно будешь пресмыкаться перед кем-нибудь. А Тури не хотел ни перед кем пресмыкаться. Хотя, с другой стороны, почему, вдруг, любовь какой-то незнакомки ему помешает? Пусть себе любит на здоровье! В любом случае она выбрала свой путь, а он – свой. Винить ее за это нет смысла – тем более талисман действительно неплохой.
– Тогда, – прохрипел Тури, – тебе действительно лучше выспаться…
Торхад не ответил, поскольку уже дремал.
Тьма окутала отовсюду, сковывала страхом грядущего будущего. На ум являлись тревожные думы пережитого дня – впечатления струились одно за другим, а беспокойство прогрессивно нарастало. Впечатления пролетали сквозь сознание волнами расплывчатых мотивов, их влияние накладывало печальный оттенок. А один четкий контур держался в голове непозволительно долго.
Бельма, незрячие бельма гостя из загадочного холста, смотрели на привязанного к столбу послушнику. Рот Тури сшили плотными нитями, как ткань, а кисти и ступни затянули двойными узлами так, что конечности онемели, – рыпаться было бесполезно. Волоски на теле поднялись, и тогда страж понял, что на нем совершенно нет одежды…
Шипящий глас манил и зазывал к себе – в извечную пустоту:
Иди сюда, знаменосец истины, иди ко мне!
Слепая личина осклабилась, сверкая белоснежными зубами, а глаза загорелись кисло-желтым светом. Мрачный туман надвигался – зловещий дым коснулся ступенек эшафота, и они заскрипели, будто бы по ним кто-то взбирался наверх. Туорэм, нервно дергаясь в попытке ослабить тугие путы, тронул ботинком разбросанную на помосте солому, в результате чего та самовоспламенилась.
«Браво, только этого не хватало!»
Из пучины кромешного тумана высунулись две костлявые кисти и протянулись к нагой груди храмовника:
Ты послужишь нам, справедливый оракул! Придет время, и ты пожертвуешь всем ради Культа! Потерпи еще чуть-чуть…
Когтистая длань без проволочек вошла в неприкрытую грудь, как нож в масло, и вырвала трепыхающееся сердце мычащего узника.
Туорэм неистово завопил, разглядывая бьющийся орган в руках безумца. На его красном сердце плыл тот самый знак, который показался в столовой. Только теперь его окончания шевелились, как острые иглы – они материализовались и впились внутрь мышцы, высасывая живительные соки.
Иди ко мне, вестник рока! Иди, и выполни свою миссию!
Все заволокло
