помилуй…
С Богом надо говорить на том языке, на котором ты поешь своему ребенку колыбельную, или на котором ее пели тебе, а колыбельные мне пели папа и дедушка – больше никто. Потому что им было положено меня укладывать – для моего счастья. Дедушка пел:
Доля матросская, жизнь разбитая,
Как ты горька и трудна,
Потом и кровью, копейка добытая,
Долгие ночи без сна…
(Я думаю, в партии «Митьков» имею полное право на партбилет №0 – еще перед Шагиным), а папа – пел уже про Последний Троллейбус, про Леньку Королева, а иногда и прямо про Бога:
Господи, мой Боже, зеленоглазый мой….
Пока земля еще вертится и это ей странно самой,
Пока ей еще хватает, времени и огня,
Дай же ты всем понемногу и не забудь про меня…
Ирка, стало быть, побывала в Аппер Ист-сайдской синагоге, а я в ту пору на вопрос, куда я хожу – в церковь или в синагогу, честно отвечала, что в таких случаях (то есть, когда душа тоскует и просит ее куда-нибудь сводить – где есть другие души) хожу в кабак.
И в этот вечер я решила отправиться именно туда. Ну не совсем в кабак, а в маленькое русское кафе «Энивэй», что значит – «В любом случае», тайно надеясь, что уж там-то я, в любом случае, подцеплю какого-нибудь кавалера, а если повезет, то можно и на Большое Светлое Чувство наткнуться ненароком.
В «Энивэе» сидел Ося Чурбаков.
Настоящее имя, этническая принадлежность, вероисповедание, возраст и пол Оси – были загадкой для всей русской общины. Осины рассказы о себе – содержали информацию туманную и невероятную. Считалось, что родился он в Англии в семье шпиона, но какой страны – неизвестно. Говорили что-то странное типа – Румынии или Албании… Некоторые москвичи помнили Осю в качестве золотого московского мальчика. Усы у него точно росли – но это не являлось доказательством того, что он мужчина – голос его тонкий и визгливый – как раз доказывал обратное. Евреев он не любил, но деньги зарабатывал, вот уже двадцать лет ведя в газете «Новое Русское Слово» рубрику: «Протяни руку брату!» – писал статьи для Хеаса по сбору благотворительных средств, (в общем, вполне трогательно участвовал, как мог, в раздаче одеял). На вид ему было в ту пору лет пятьдесят пять, но в его рассказах о себе часто мелькала странная фраза: «Помню, лежим мы в окопах…». В каких на хрен окопах? Непонятно… Может в Африке? Иностранный легион? Некоторые считали, что Ося – англичанин. (Это считали самые глупые и доверчивые). Другие сходились на том, что Ося обыкновенный еврей, продолжающий семейный бизнес, то есть, работающий шпионом, как и его отец. В общем, – очередная легенда Русского Нью-Йорка – эдакая истеричная полубаба с толстым задом, туманно намекающая на военно-героическое прошлое. Меня Ося терпеть не мог – неизвестно за что. Он был когда- то влюблен в мою маму – красавицу – не хуже Ирки, но мама
