style="font-size:15px;"> Рабы стали так дешевы, что, когда у царского повара кончился перец, он отдал троих за горсть пряностей.
Кони ценились больше. Теперь, когда не было необходимости двигаться спешно и скрытно, на стоянках для лучших коней – и своих, и тех из добытых в Аттане, которые стоили бы прежде более десяти рабов – ставили отдельные шатры, остальных гнали табунами.
Также гнали стада черно-желтых, с широко развернутыми рогами аттанских коров, тонкорунных и курдючных овец, черных коз, косматых верблюдов и ослов.
Между гружеными повозками и вереницами пленников неторопливые волы тащили кибитку, крытую коврами снаружи, убранную изнутри дорогими тканями, украшенными вышивкой поистине бесценной.
Отряд стражников бдительно охранял кибитку, не убирая мечей в ножны.
На остановках из-за полога высовывалась голова, украшенная пучком волос на затылке, и тонким сварливым голосом отдавала приказания рабам, спешившим принести свежую воду в серебряных кувшинах с журавлиными шеями, подносы, нагруженные всевозможной снедью, редкие и дорогие диковинки из подарков царя.
Но ароматные ломти вяленой дыни, груды влажного белого сыра, комья светлого меда, бугрящиеся орехами, – все оставалось нетронутым.
Днем и ночью Акамие лежал на подушках, не отвечая навязчивой заботе евнуха ни словом, ни взглядом.
Неотрывно смотрели в колеблющийся потолок повозки его сухие тусклые глаза, и ни звука, ни вздоха не слетало с бледных губ.
Иногда снаружи долетал частый стук копыт: то один, то другой всадник, спеша проверить сохранность своей добычи в обозе, делал круг вокруг крытой коврами повозки. Евнух озабоченно хмурился и вздыхал, провожая глазами белые платки, трепетавшие на головах всадников.
Акамие же будто не слышал.
Но каждый вечер, когда вокруг костров затевались под пылкую дарну и мечтательный ут дозволенные теперь песни о страсти, выше всех взлетал юный голос неподалеку от пестрой повозки:
Роняешь слезы,
как жемчуг с нитки —
не разоряй
своего ожерелья!
Чем себя украсишь,
когда придет праздник?
Судьба переменчива…
Тогда проступал влажный блеск между полузакрытых век, и слезы текли по вискам.
Об именах
На закате того дня, когда обоз миновал ущелье Черные врата, неожиданный шум снаружи обеспокоил дежурного евнуха.
– Куда лезешь, старый пес? Пошел вон!
Стражники с улюлюканьем и свистом погнали кого-то от повозки. Евнух слышал, как удалялись их крики и топот копыт.
Затем полог откинулся и показалась голова, не обремененная ни единым волоском. Из узких щелок между множества морщин остро глянули черные зрачки.
Евнух всполошенно замахал руками, оторвал зад от подушки… и рухнул на нее студнем, не издав ни звука.
