на чужом троне.
Акамие почувствовал, что и последние силы оставляют его.
Ведь ночь?
Уже давно ночь…
Откуда же этот столб света, это пламя, объявшее колесницу?
А раньше – разве и тогда не было оно слишком ярким для ненастного зимнего дня?
Блеск колесницы подобно клинку полоснул по неосторожным глазам. Акамие изо всех сил зажмурился.
– О царь, да сопутствует тебе удача, пусть взойдет высоко на небосклоне твоя звезда и не закатится вовеки, пусть будут долгими дни твоей жизни и власти… – нараспев декламировал придворный восхвалитель.
Акамие приоткрыл глаза. Гости слушали, покачиваясь и согласно кивая, и каждый камень в их украшениях вспыхивал яркой искрой, окруженной радужным сиянием. Но их блеск был тусклым по сравнению с пламенеющими одеждами повелителя.
Неужели никто не замечает?
Погрузившись в оцепенение, Акамие пропустил тот момент, когда все изменилось. Неугомонный Эртхиа несколько раз окликнул его – тогда Акамие увидел.
Как будто мягкое сияние разлилось между ним и нестерпимым блеском царских одежд.
Перед царем стоял юноша.
Мягкий свет, казалось, излучали надетая на нем длинная рубаха из тонкой светлой ткани с разрезами от бедер, стянутая широким жестким поясом, прикрепленные к нему простые гладкие ножны из белого металла и само его невиданно светлое, жемчужной белизны лицо. А особенно волосы, крупными кольцами вольно падающие на плечи.
«Как светлое пламя», – подумалось Акамие, и вздох Эртхиа вторил его мыслям: «Как грива Веселого…»
Когда же Акамие встретился с юношей глазами, лед его взгляда обжег. Смутившись, Акамие отвел глаза, а когда снова поднял их, увидел, что одежда юноши в засохшей крови, ножны пусты, а руки туго связаны в локтях за спиной.
– Я – Ханис, сын царя и бога, сто первый царь, носящий имя вечного Солнца. Кто ты, севший на трон моих предков и мой? – так говорил юноша, глядя в глаза царю.
Мертвая тишина застыла в зале. Даже эхо, ловившее малейший шорох, и то затаило дыхание.
Это продолжалось мгновение, не больше. Но мгновение полновесное, как капля в водяных часах.
А потом…
– Скормить гаденыша шакалам!
– О царь, позволь мне самому задушить его!
– Вырвать дерзкий язык…
Одним движением руки царь унял злобный гул. Эхо, поворчав, тоже послушалось.
– Ты смеешь говорить это мне, раб? – тяжелый голос царя заполнил весь зал.
– Сегодня я твой пленник, – спокойно ответил юноша. – Но рабом я не буду никогда.
Лицо царя потемнело.
– Сколько тебе лет?
Пленник ответил, и тихие возгласы удивления прошелестели по залу. Он был ровесником Эртхиа, но ростом и шириной плеч походил
