и подошла к трюмо. Сразу отшвырнулась от зеркала.
Вместо гордой Нефертити – мумия с провалами глазниц, вместо золотого ровного овала лица – серый безжизненный треугольник, вместо пухлых губ – беспомощный изгиб рта. Солнечные клубы вместе с химической промышленностью добрались до моей внешности. Я сползла вниз, в мозгу зашебуршилось: скретч-скретч-скретч.
Но в окно светило настоящее дышащее огненное солнце. Оно и заставило меня отправиться на кухню.
Лысые парни машину не отдали. Ключи от «бэхи» лежали в моей косметичке. Потом я нашла их в луже и хранила вместе с флаерсом-запиской. Дядя Петя лежал в могиле. Скрэтч сидел в тюрьме.
Ноги нехотя ступают по направлению к плите, хорошо бы сейчас выпить кофе. «Черный нерв эпохи», пела певица шестидесятых, примиряет с действительностью. Три чайные ложки коричневой пудры скрываются в темной емкости джезве. Вода настойчиво поднимает их на поверхность.
Уставившись на горлышко джезве, я пытаюсь сообразить, сколько времени я сама была пудрой. Булькнуло, закипело, брызнуло. Это кофе. Он выплескивается на раскаленный диск, жгучий, словно солнце. Ползет и шипит: скрэтч-скрэтч-скрэтч.
Фонтанка за Московским
Из роддома на Набережной Фонтанки, дом сто сорок два, меня везут в бабушкину квартиру.
Желтая «волга» с шашечками останавливается на Фонтанке ближе к центру. Одинокая мама с байковым синим кульком выгружается из такси.
Одеяла в розовую клеточку, в которое укутывали девочек, появившихся на свет в семидесятые, именно в момент моего рождения в магазине не нашлось. Медсестры, выпроваживающие маму из роддома, поздравляют ее с сыном. Мама кивает, ей все равно.
Дедушка не сентиментален, он сразу сказал, пару кварталов мама проедет и на такси. Маме все равно. Она загружается в такси.
В дверях синий сверток принимает дедушка, он – высокий, сухой, в добротном коричневом шерстяном костюме, надетом по случаю рождения внучки.
Он бережно несет сверток в квартиру. Я молча сплю.
Раньше бабушка жила с дедушкой в провинции на Волге, окруженная его вниманием и величием реки. По случаю моего рождения ей пришлось вернуться в Ленинград, «ухаживать за ребенком, ведь больше некому». Мама в это время увлеченно училась в институте, сдавая сессии, она готовилась стать дегустатором шампанских вин. А папа колесил по стране, внедряя новые инженерные достижения на спортивных аренах. В момент моего рождения он был высоко в горах Средней Азии, занимаясь технологиями укладки льда в «Медео». Он ездил по стране между ледяными сооружениями, спасая советский спорт и пропуская мои болезни и неудачи. Однажды он даже устанавливал новый лед в Ленинградском Дворце спорта, где я занималась фигурным катанием, и возможно, мы даже там виделись.
Когда мне было четыре года, бабушка прогуливалась со мной вдоль Фонтанки.
По ходу путешествия она направляла палец в сторону одинаково обветшалых домов и сообщала:
– Здесь
