всю свою силу. Так что ходить мне с косами всю жизнь, если не хочу стать лузером.
С тугими косами я выхожу на аскетичную, словно разделочная доска, кухню. На столе царствует трехлитровая банка черной икры. Мама обожает черную икру, нет ничего полезнее для здоровья. Она запихивает в меня ложки блестящей гадости, ну съешь немножечко, ну ложечку, одну только ложечку… я крепко сжимаю челюсти. Меня выворачивает от соленой жирной массы недоношенных зародышей.
Давно уже не было черной икры в нашем доме, с тех пор как мама перестала работать дегустатором вин и практиковать натуральный обмен. Сотрудники завода шампанских вин меняли бутылки «брют» на банки икры, которые притаскивали им сотрудники рыбзавода.
И вот она опять появилась. Это принесли Нурмамбетовы, наши новые друзья. Я в бассейне спасла их дочку, и моя бабушка с ними подружилась. Не знаю, почему все решили, что я спасла их дочку. Услышав перепуганный крик в густом пару, я протянула руку и вывела девочку из ада белесых кафельных коридоров. Она, как и я, лет семи, только меньше ростом, вцепилась в мое запястье и не отпускала, пока мы не переехали в другой район.
Периодически чьи-то родители дарили нам то билеты в Мариинку, то фломастеры из Франции, то жвачки из Америки, потому что я якобы помогала их детям учиться. Ничего такого я не делала, но слухи гласили, что я кого-то вытащила, выручила, объяснила, написала, такой потрясающий ребенок. С легендой, что я удивительный ребенок, я и жила.
Время от времени я пыталась понять, в чем же заключается моя удивительность. Но никто этого мне не объяснял. Ты удивительная, сама с этим и разбирайся. Единственное, что я знала, появись у меня отец, он бы разъяснил, в чем заключается моя удивительность и, главное, как ее использовать. А пока моя удивительность дремала без всякого дела. Иногда, правда, я предпринимала попытки быть настоящим героем. Лет в шесть мне в уши повесили сережки, чтоб я выглядела как девочка. В восемь я их вытащила, подумав, когда я буду работать геологом и ходить по дремучим лесам, ветки деревьев зацепятся за сережки, и я застряну в лесу, задержав группу на всю ночь. Мама кричала, что геологи не передвигаются по лесу ночью, но сережки я все равно не носила.
Вопросы к отцу копились, а он все не появлялся. Все шло к тому, что надо форсировать события и обрести отца немедленно. С одной стороны, формально у меня был отец, сухопарый человек с колючим взглядом, вздернутым носиком и быстрыми движениями, мама развелась с ним в мое пятилетие. Но, с другой стороны, человек, у которого нельзя узнать про свою удивительность, не может быть отцом. Я немела в его присутствии. Моим отцом должен быть кто-то другой.
Летом меня отвезли в деревню под Лугу. В черных деревянных домах, разбросанных по пяти холмам, среди зеленого моря высокой травы жили пять древних старух. Одна из них, встретив меня, трясла головой:
– Ох, бедовая девочка растет, ох, пороть ее некому!
У другой старухи, круглой и доброй,
