дворец и вздыбившиеся кони сразу меняли настроение, идти становилось веселее, а дышать легче. Кроме изобилия бабушкиных друзей, родственников и «дворца Ахматовой», на нашей стороне была малюсенькая церковь без креста. Я придумала, будто она построена специально для придуманных мной соломенных детей, брата и сестры. Они сделаны из белой соломы, как белорусские куклы, у них много тайных делишек, например, поедать в магазине сахар. Однажды соломенных детей живьем закопали в церкви, а крест с нее сняли раз и навсегда – представляла я себе, замирая от ужаса.
Бабушка тащила меня дальше. Она махала рукой и тараторила:
– Дом вольнодумцев (там заседали люди с яйцеобразными головами, из них торчали думы, словно иголки ежа), суд, дом, где жил Толстой (я была уверена, бабушка стеснялась говорить «толстый» и говорила «Толстой»). Соляной дом (его отстроили в пику соломенным детям, поедающим сахар. Чтоб они перепутали, наелись соли и умерли. Но эти дети никогда соль не ели). В Соляном доме был музей, который уничтожил Сталин (усатый таракан из книжки), и… вон, видишь, какой уродливый скворечник (скворечника я не видела, но кивала).
Бабушка влекла меня к Летнему саду.
Летний впечатался в мое сознание эталоном – ровные дорожки, стройные статуи, аккуратная листва, плоский гранит, ровные решетки и ровная Нева. Потом я искала соединение всех этих элементов в других садах мира и не находила.
Бабушка плюхалась на скамейку, удобно откидывалась на спинку, прикрывала один глаз и начинала пристально разглядывать какой-нибудь камень под туфлей. Она приклеивалась взглядом к шероховатости камня, забывая обо мне, погоде и времени. Я кормила голубей, вытащив хлеб из бабушкиной сумки, смотрела на дом Петра, Неву и призывала волны. Волны являлись. Я видела наводнение, затопленный памятник и отчаявшиеся лодки. Я сама начинала тонуть, и тут бабушка встряхивалась, откидывала туфлей камень и вскакивала:
– Что ж мы тут рассупонились! Пора!
На обратной дороге – мрачный рыжий замок. Там диванными подушками задушили мрачного царя. Он кричал, пыхтел, кашлял, но никто его не услышал. Только птица плюхнулась в воду.
И Чижик-пыжик. Бронзовый Чижик на граните тогда еще не висел, но я видела, как он прилетает и пьет воду под ритм бабушкиной песенки: «Чижик-пыжик где ты был – на Фонтанке водку пил!».
Наконец, гвоздь программы – круглый праздничный цирк.
В киоске бабушка покупала «Вечерний Ленинград», а мне «Мурзилку», у меня их скопилось два ящика.
Затем она уставала.
– Такой путь отгрохали! – бабушка ловила такси, и мы оказывались дома.
И была третья зона, куда мы никогда не ходили. Бабушка называла ее «Фонтанка ЗА Московским». Это часть набережной Фонтанки, идущая к гавани, за Московским проспектом. При упоминании «Фонтанки за Московским» лицо бабушки суровело и напрягалось. На улице она всегда отличала людей, появившихся из-за
