с самой первой минуты их знакомства не вызывающему никаких других чувств, кроме непонимания и раздражения?
Поначалу он думал, что это – закономерное проявление любопытства, ведь д’Артаньян и вправду был фигурой весьма необычной.
Потом гасконец показался ему очень одиноким человеком, и Жаку невольно захотелось выяснить, что же сделало его таким. Наверное, тоже из любопытства. А может ещё, из какой-то непонятной жалости.
При этом он искренне уважал его как командира и, что уж там греха таить, немного побаивался.
Но чтобы испытывать желание… причём совершенно определённое, какое не спутать ни с каким другим чувством…
Конечно, он винил себя за историю с дуэлью, а в последнее время слишком много думал о лейтенанте, но разве это повод, чтобы гладить по руке и тем более целовать?
О том, что произошло между ними потом, д’Эстурвиль даже вспоминать боялся, не то что пытаться анализировать.
Он категорически не мог понять, ни что двигало им в тот вечер, ни отчего д’Артаньян повёл себя так, но ещё сильнее боялся признаться себе, что ему понравилось.
Я просто хочу разобраться, убеждал он самого себя, когда решился, наконец, по-настоящему начать размышлять о случившемся. Просто понять, чтобы не повторить больше подобных ошибок.
Потому что это было какое-то помрачение рассудка. Видимо, поглощённый разговором с командиром – первым нормальным разговором, а это уже что-то! – он перестал контролировать себя и слишком много выпил.
Точно, ведь чего только не происходит с людьми на пьяную голову?
Вот и с ним спиртное сыграло злую шутку. Потому что как иначе объяснить, что он полез целовать гасконца, а потом ещё и позволил, чтобы тот…
А ведь д’Артаньян, по сути, взял его силой.
И то, чем они занимались, Жаку понравилось.
Не может быть, сказал он себе, когда понял это.
Я, наверное, сошёл с ума. Или до сих пор пьян.
Не может быть.
А сам вспоминал, как увидел д’Артаньяна впервые. Как удивился седине в его волосах и тяжёлому, внимательному взгляду, совершенно нехарактерному для юноши его возраста.
Это позже д’Эстурвиль привык и к холодности гасконца, и к его резкой, неприветливой манере общения, и к постоянному кашлю.
Не просто привык, но и понял вдруг, что не может не думать о своём командире. Что постоянно нуждается в его обществе – чтобы пусть даже на мгновение оказаться рядом или переброситься парой ничего не значащих фраз.
А ещё вспоминал урок фехтования и то неожиданное возбуждение, что охватило его в момент их с лейтенантом соприкосновения руками.
Уже тогда… он перестал воспринимать его отвлечённо, как чужого, постороннего человека.
Наверное, это и были первые проблески желания, в полной мере проявившегося в тот вечер, когда д’Эстурвиль случайно встретился с командиром в «Сосновой шишке».
Не может быть, в который раз повторял себе лионец,
