едва слышно. – Он… сильно мучился?
– Нет, – Пьер покачал головой. – Просто однажды утром… не проснулся и всё.
– Отведи меня к нему, – попросил тогда лейтенант. – Ты не занят сейчас?
– Конечно, – несмотря на такую тягостную тему, Пьер обрадовался, потому что ему показалось, будто изначальная холодность между ним и младшим братом начала понемногу таять. – Я подожду внизу, а ты пока приведи себя в порядок.
Шарль кивнул и принялся собираться.
…
Посещение семейной усыпальницы далось юноше неимоверно тяжело.
Склеп был небольшим и относительно новым, выстроенным, если память не изменяла, прадедом. До этого д’Артаньянов хоронили на деревенском кладбище, но только в стороне от остальных крестьян.
А прадеду вот зачем-то понадобился отдельный склеп…
Пьер остался у входа, а Шарль долго бродил между потемневших от времени и влаги надгробных плит.
То ли от сырости, то ли от напряжения его начало знобить; свеча прыгала в руке так, что несколько раз едва не потухла.
Он нашёл могилу сестры, умершей ещё в младенчестве, обнаружил плиту над символической могилой Антуана. Ух ты, оказывается, сукин сын всё-таки удостоился человеческого погребения… ну, по крайней мере, его подобия.
Воспоминания о старшем брате уже давно перестали быть мучительными. В этом случае Шарль как-то сумел убедить себя, что другого выхода не было. Что даже если бы Жак не погиб, судьба всё равно свела бы их в смертельной схватке, только в другом месте и в другое время.
А вот в случае смерти отца и гибели друга никакие убеждения не помогали.
Сколько бы он ни повторял себе, что у сеньора Ангеррана и впрямь давно были проблемы с сердцем, что не виноват в вынужденном возвращении домой вследствие нападения людей, нанятых старшим братом, а душу всё равно грызло чувство вины.
Вот и сейчас, стоя над могилой отца, Шарль всё пытался представить себе, как развивались бы события, если бы он спокойно уехал в Париж. Пусть без Жака, но если бы просто удачно уехал… И отец, вполне возможно, был бы сейчас жив… ему даже семидесяти ещё не было бы. И Шарль возвращался бы домой не с чувством вины, а с мыслью о том, что оправдал отцовские надежды. Он показал бы ему плащ с золотыми лилиями, рассказал бы в подробностях о службе. Поделился бы тем, как ему нравится Париж, страхами, что не сумеет уберечь в бою солдат, которые всецело зависят от него… даже о том, что подчинённые за глаза называют его «стальным крючком», наверное, тоже бы рассказал, и они вместе с отцом посмеялись бы от души …
А вместо этого он стоит над новой могильной плитой и думает лишь о том, что то ли из-за рокового стечения обстоятельств, то ли действительно из-за его малодушия, последние годы жизни отца превратились в мучительное существование, когда непрерывно болело сердце, и дни наслаивались один на другой, неотличимые в своей тоскливой безысходности.
И хвастаться успехами уже не перед кем, а рассказывать
