было совсем неуместно… А Уильям плакал и звал ее, и вот она опять с тяжестью внутри думала о том, как трудно будет воспитать в этом крошечном человеке настоящее благоразумие и терпение.
Уильям вырвался из объятий красного кресла, едва не расцарапав затылок о ножницы, недоуменно замершие в воздухе, и вместе с накидкой ринулся к выходу. Фрау Левски ахнула три раза подряд, женщины на красном диванчике засмеялись звонче, почти уже хохотали, злодейки; и даже равнодушные губы под колпаком вынуждены были расплыться в улыбке. Рональд поднял голову. «Ступенька, юноша, ступенька!» – воскликнула за спиной хозяйка салона, но поздно. Уильям растянулся у порога и завопил еще громче: он серьезно ушиб колено. Тут женщины на диванчике недовольно сморщили лица, но у него не хватило сил долго вопить, и он просто тихонько захныкал, теперь на руках у обомлевшей приемной матери, не могущей проронить ни слова – от ужаса и стыда. Женщины, напротив, поспешно возобновили свою беседу.
– Я ведь не рассказывала вам, как обратилась к миссис Саттл из Аглиции? – сказала с негодованием Госпожа. – По вашему совету! И как она обошлась с моими чудесными локонами? Безобразие, ни ума, ни таланта – о чем только люди говорят?
– Обратитесь к ее служителю Роннингему, – предложила ей одна из собственниц. – Вот чьи усилия и талант ценятся! И не глядите, что он сам безволосый, это у него от папочки, они все в роду плешивые!
Глава 3
Так оно и вышло, что первые три майских дня Уильям провел дома. Колено отвратительно вспухло и постоянно ныло, и он не только не мог ходить, но даже сгибать эту ногу – так ему было больно. Доктор в зеленом костюме, которого сумел раздобыть вечером злосчастного воскресенья Рональд Левски, бегло осмотрел колено и заявил, что ребенку необходимо оставаться пока в постели и в течение этих дней втирать кое-какие мази для смягчения боли. Отец был очень рассержен: согласно бумаге, выписанной доктором прямо в апартаменте, за эти средства требовалось уплатить провизору почти сотню кораблеонов (не считая цены самой бумаги). Мадлен об этом не думала. Она весь вечер суетилась у детской кровати, сокрушаясь, ища, чем помочь сыну. Наконец она выбрала случайную книгу со взрослой полки, придвинула к шкафу стул и уселась читать Уильяму вслух. Получалось очень похоже на ее утомительные пересуды с фрау Бергер – она ведь только в них видела для себя отдушину, а читать вслух еще с окончания Школы не пробовала. Несмотря на боль, Уильям постарался скорее заснуть, и ему это, как ни странно, удалось.
Просыпался он два дня подряд поздно и уже в полном одиночестве. Через силу проглатывал содержимое стаканчиков, приготовленных на стуле возле изголовья, и начинал ждать. Он уже так не горевал из-за парикмахерской и неуемной боли в колене – терпение разбавляло горечь, нагоняло приятную сонливость; чтобы опять не заснуть, он подолгу шевелил пальцами рук и ног – от этого все тело покрывалось легкими хвойными иголочками. Благоразумие его успокаивало.
И что-то было с этим спокойствием не так.
Конечно, боль оправдывала
