– практически никто из людей не обращался. Да там и не принимали население. Все лечились народными средствами дома, кто, как умел, что знал раньше, или слышал от соседей.
В середине зимы наши войска стали оттеснять немцев за Белгород в сторону Харькова. Немцы готовились к отступлению, но сопротивлялись. На крыше детского дома (он был двухэтажный) сняли несколько листов железа и посадили там наблюдателя с биноклем, а несколько больших орудий поставили во дворе детского дома и в саду.
Огонь вели в сторону села Бехтеевка за речку, где по их расчетам, наверное, должны находиться наши войска. На время стрельбы тётя прятала нас с сестрой в яму, в которой зимой хранили картошку. Она боялась, что наши наблюдатели могут засечь точку, откуда ведется стрельба из орудий, и мы можем попасть под обстрел.
На выгоне, где был лагерь для пленных, немцы установили несколько своих минометов. Потом мы узнали, что солдаты и народ звали их «Ванюша». Когда они ночью стреляли, вой стоял жуткий, как от нашей «Катюши». Здание детского дома, как это ни странно, осталось целым. Его не взорвали и не сожгли. Но целых стекол осталось мало.
После того, как немцы поняли, что наши войска окружают их, они бросили пушки в саду детского дома, извлекли из них замки, и забрали оставшиеся снаряды. Нам с ребятами было раздолье. Мы крутились около пушек, смотрели в ствол, вертели какие-то ручки, вращали стволы, пытались снять что-то с пушек.
Вспомнил печальный эпизод тех дней. Кто-то из ребят предложил мне на спор лизнуть языком железный обод колеса пушки. Стоял февраль 1943 года, и были ужасные морозы. Но жадность меня погубила. Не подумав о возможных последствиях, я лизнул кончиком языка обод и взвыл от адской боли.
Влажный и теплый язык мгновенно прилип к железу. Я испугался сам и перепугал всех ребят, только спорщик ехидно улыбался. Очевидно, знал, чем это может кончиться. Все бросились дышать и дуть на железо, пытаясь облегчить мои страдания. Хорошо, что я не приложил к ободу колеса весь язык, а только кончик. Язык освободили, но во рту было полно крови, и я помчался домой. Тётя Катя высказала всё, что она думала о моей глупости, делала полоскания, примочки и вскоре язык мой стал нормальным. А с обидчиком я потом рассчитался.
Началась эвакуация раненых из госпиталя, который размещался в районной больнице. Здесь мы увидели, как немцы относились к своим союзникам – венграм. Если раненых немцев грузили на машины, то раненых венгров, которые пытались сесть в кузов, просто сбрасывали на землю, независимо на костылях он или с повязкой. Венгры кричали, наверное, и от боли, и от обиды. Зрелище очень тяжелое.
Мы везде успевали всё посмотреть, хотя многое нам и не следовало видеть в том возрасте. Оккупация нашего города длилась более двухсот дней.
Никаких упорных боев за Корочу (вернее в самом городе) я не помню. Утром на улице Дорошенко я увидел нашего солдата в белом полушубке, валенках, с автоматом ППШ на груди. Он был почему-то один или я не заметил других. Я побежал
