книжки, из которых, в сущности, и выросли как документальные повести «Дивизионка», «Автобиография моего блокнота», так и романы «Солдаты» и «Мой Сталинград», хотя первый более «литературен» по сравнению со вторым – в плане насыщенности художественным вымыслом, без которого искусство практически не существует. «Военные» повести М.Алексеева имеют циклическую композиционную структуру, что диктуется авторской жанровой установкой на достоверность изображаемого. Такое построение произведений, ориентированных на воспроизведение «правды жизни без всяких прикрас», – давняя традиция в отечественной литературе. В свое время выбор такой жанровой формы обосновывал Чернышевский в одном из литературно-критических этюдов. «…К чему это бесцеремонное драматизирование действительных событий, – спрашивал он, – которое так часто встречается в романах и повестях?» И, чтобы литература стала подлинно правдивой, практически влияющей на жизнь (это один из принципов утилитарной эстетики), а не «сладким десертом», советовал: «Выберите связное и правдоподобное событие и расскажите его так, как оно было на самом деле (курсив мой. – В С): если ваш выбор будет недурен (а это так легко!), то ваша не переделанная из действительности повесть будет лучше всякой переделанной «по требованиям искусства», т. е. обыкновенно – по требованиям литературной эффектности. Но в чем же тогда выкажется ваше «творчество»? – в том, что вы сумеете отделить нужное от ненужного, принадлежащее к сущности события от постороннего»[12].
Для автора, стремящегося к документальности повествования, вопрос о форме приобретает весьма существенное значение, поскольку иллюзия достоверности тесно связана с композицией произведения. Показательны, например, творческие раздумья Михаила Зощенко в период создания им цикла рассказов о партизанах («Никогда не забудете»). Первоначально это произведение задумывалось как повесть. «Однако, когда я стал писать эту повесть, – признавался автор, – я понял, что обычная повествовательная форма не вмещает в себя столь сложный и огромный материал. Причем этот материал нельзя было урезать или ограничить привычными рамками сюжетной повести. Это гасило документальность (курсив мой. – В С) и уводило подлинную жизнь к приглаженной беллетристике, что мне казалось здесь неуместным»[13].
Для Михаила Алексеева такой тип повествования особенно предпочтителен. И не только в «военных» документальных повестях. Вспомните его книгу о «мирной» сельской жизни «Хлеб – имя существительное», в которой он предупреждает читателей, что никакой повести в обычном смысле у меня не будет (курсив мой. – В С), ибо настоящая повесть предполагает непременный сюжет и сквозное действие, по крайней мере, основных ее героев, ни того, ни другого в этой книге нет. Не будет и главного персонажа, как намечалось бы в традиционной повести. Все мои герои в порядке живой, что ли, очереди побывают в роли главного и второстепенного»[14].
Подробно см.:
Композиционное своеобразие алексеевской повести отмечал в предисловии к ней В. Солоухин: «Напрасно стали бы мы искать в повести завязку, кульминацию, развязку, как этому учили нас, бывало, в школе. Писатель взял как бы крупный самоцвет и, медленно поворачивая его перед нами и ярко освещая своим талантом, показал нам каждую его грань. Ну, если не последнюю, то, во всяком случае, многие грани. Все новые лица, все новые картины природы, все новые жизненные проблемы появляются перед глазами, а целое одно: многогранный кристалл русской деревенской жизни».
