целиком из письма Степана Романова, полученного повествователем спустя сорок лет после битвы. Такова судьба Максимыча, рассказ о котором на два с половиной месяца опередил фабульное действие. Это обстоятельство объяснил сам автор: «Забежал я вперед для того, чтобы судьба хотя бы одного моего героя предстала перед читателем сколько можно полнее». Но таких фабульных сбоев буквально единицы, которые практически не влияют на логику сюжетного развития.
В романе «Мой Сталинград» М. Алексеев реализовал и еще один из своих творческих принципов, заявленный им в ответах на вопросы преподавателя русской литературы Тырновского университета (Болгария) Георгия Грудева: «Эпическое полотно, чтобы стать художественным творением, должно быть выткано на лирической основе. Лишь в этом случае полотно будет законченно прекрасным»[22]. Лирическое начало присутствует во многих эпизодах алексеевского романа, смягчая трагическую основу сюжета. Особенно лиричны страницы, рассказывающие о Вале-Сероглазке (в первой главе второй части романа) и о яблоньке-«зернушке», скрывавшей фронтовую судьбу повествователя и его соблиндажников. Однако писатель «становился на горло собственной песне», сознательно отдавая приоритет началу документальному, требованиям жанра. В конце первой книги он с горечью признается: «Если б я сочинял роман по классическим его канонам, организовывал сюжет, фабулу и все прочее, разве я позволил бы себе и своему читателю расстаться со Светличным и Сероглазкой, когда их «роман» только начинался? Какую бы радость, какое бы удовольствие мне доставило вести и вести лирическую эту линию, уточняя, развивая, усложняя ее, увлекаясь все более сам и увлекая вслед за собою тебя, мой читатель. А то вот мелькнули два мотылька перед тобою и погасли. Но что поделаешь? На войне все мы мотыльки. Самое обидное – то, что в отличие от нас с вами, они, те вспыхнувшие и погасшие, никогда не узнают, что через все великие муки и страдания их боевые побратимы пришли к победе».
Синтез разноплановых начал позволил Михаилу Алексееву создать новую жанровую форму и внести внушительную лепту в художественную летопись одного из величайших сражений прошлого века, достоверность изображения которой едва ли кто-нибудь осмелится подвергнуть сомнению. Правда того, как было, выстрадана его собственной кровью.
В «кольце смерти»
(Гайнан Амири)
Я стал солдатом на переднем крае, На волжском огнестрельном берегу. Я всю свою судьбу с тех пор равняю На ту судьбу. Иначе не могу.
У народного поэта Башкирии Мустая Карима есть стихотворение «Я ухожу на фронт», в котором описывается национальный обычай проводов джигита на войну. В нем поэт говорит не просто о любви к Родине, за которую собирается отомстить, не просто мечет громы и молнии на головы фашистских захватчиков, а обытовляет и интимизирует
