Нет, маме я всегда говорил, что приготовленная ею еда – самая вкусная, и даже ни разу не соврал, но язык говорил мне, что всё другое.
Всё стало по-другому. Не знаю, как объяснить. Словно я живу не в своём теле.
Но я старался наслаждаться каждым моментом. Родители сказали, что пока никакой работы – отдохни, наберись сил, мы что-нибудь придумаем – поэтому у меня была огромная куча времени. Я целыми днями сидел с Настей и игрался в куклы. Её любимая – большой реалистичный стегозавр. На его брюхе была кнопка-динамик, при нажатии издающая пронзительный доисторический рык. Она охотилась на незадачливого кота в очках и соломенной шляпе, всегда убегающего от травоядного стегозавра, корчась у меня в руках. Уверен, Настино воображение рисовало куда более интересные сюжеты.
Вечером приходила Лена, и мы уходили гулять по городу, тонувшему в вечернем красно-оранжевом мареве заката, оставляя дочку на попечение моим родителям, так как Ленины родители уехали домой, обещав приехать ещё через пару недель. Они меня обнимали так, как не обнимали даже на нашей с Леной свадьбе. Видимо, они ничего не знали про Алису, и вряд ли уже узнают.
Парки пахли по-другому. Но я это уже знал, даже не успев зайти в каждый из них. Я старался привыкнуть. Привыкну. Позже.
Мы с Леной гуляли как школьники. Я держал её за руку, а она от радости чуть ли не вприпрыжку шла рядом со мной, сжимая мою руку изо всех сил. Она боялась отпустить. Я видел это по её глазам, когда она меня немного обгоняла, чтобы подарить самый крепкий поцелуй в моей жизни, даже ещё крепче предыдущего.
Ещё одного моего исчезновения она не выдержит. Да и я, наверное, тоже.
Мы сели на лавку. Времени было уже половина двенадцатого ночи. Солнце давно перестало отражаться на мокром асфальте, полностью отдав дороги во владения луны, светившей сквозь голые деревья. Было прохладно, но мы тепло оделись, и я купил ей большой стакан капучино. Мы ели молочный шоколад и просто сидели. Я обнял её, прижав к себе так, что капюшон её куртки почти скрыл её волосы под своим мехом. Она смеялась, но меня не покидало ощущение, что она хочет что-то мне сказать. И что-то важное. Я не хотел сам спрашивать, но внутри горело чувство, почти толкнувшее меня открыть рот. Я уже набрал дыхание и смелость, чтобы спросить, как она спросила первой.
– Ты правда ничего не помнишь? Всё ещё? – в её голосе звучала горечь. Она запиналась, как обычно происходит при внезапном нападении слёз на глаза. – Я должна знать, что всё ещё скрывается в твоей голове, или должна оттуда это вытащить.
– Лена, прости, но я правда ничего не помню.
Даже, если честно, во лбу начинало жечь, когда я пытался вспомнить. Она закрыла лицо руками, но при этом не плакала. Лишь глаза намокли, когда она убрала ладони и положила себе на колени, вдохнув и выдохнув, как делают обычно, чтобы успокоиться до выступления перед огромной аудиторией незнакомцев. Лена повернулась ко мне и сказала то, что бросило меня в холодную лихорадку.
