сын.
Он слышал звук горя в голосе отца и изо всех сил пытался не соревноваться, чьё несчастье тяжелее. Андрей стоял спиной к Кириллу Егоровичу.
– Ох, сынок. После всего-то.. ты всегда такой со мной…
– Злой, что ли?– Андрей, повернувшись, слабо улыбнулся.– Или не так?
– Так, наверное. Женился бы то, что ли… И мне полегче бы было.
– Ах, папа, у тебя что сердце нет?.. Какая сейчас свадьба?..
– Зря. Но я не сержусь, я… прощаю. За такие слова… прощаю…
– Сказал я, ну и ладно. Я твоего прощения не принимаю, потому что оно незаслуженное. Я сторонюсь его. Запомни, я жалею, что сказал тебе так, но прощения не прошу.
Отец пожелал спокойной ночи и покинул комнату.
Почти всегда, когда Андрей оставался один, он думал о матери. Свинцовым грузом лежало на его сердце впечатление первых дней после её смерти. Но была страшная для него странность: и подготовку похорон, и отпевание, сами похороны, и поминки он помнил в самых незначительных деталях, он помнил, что какие-то сильные, огненные чувства владели его сердцем, но Андрей не помнил, какие именно. Яськов звал их из глубин памяти, возвращал себя в то чёрное время, и всё равно не мог ощутить, какого свойства было то, что его тогда обуревало.
Спустя месяц после похорон Яськов, как при похмелье, ждал, когда придёт облегчение. Оно наступило одновременно с сознанием духовной близости с Ольгой Николаевной. Она превратилась для него в божество, а это божество привело к «истинному Богу», не тому Богу, в которого он верил до смерти матери. Тот Всевышний был ему важен, но он им не дорожил, а держал его, как будто про запас, «невзначай про запас». Любовь к матери и её святость виделись Яськову таким железным фактом, что он и не предполагал «Божьей несправедливости, Божьего неприсутствия, Божьей ненаграды, Божьего неисхода.»
Теперь, год спустя, Андрей чувствовал, что никогда не был так близок с Ольгой Николаевной, как после её смерти; чувствовал, что, когда она была жива, он не знал даже маленькой части её духовного мира и нравственных принципов, которые ему открылись вслед за похоронами.
Множества икон были расставлены на подоконнике в его спальне, икона матери была поставлена на его сердце. Он молился и ей, и на неё. Андрей зачастую пугался, когда понимал, что он невзначай забыл о происшедшем. В такие моменты он сначала боялся, потом радовался. Яськов без всякой наигранности забывал, что его мать умерла.
В то же время чувство иного блаженства освещало душу Андрея. Ему казалось, что в его сердце поместился весь мир. В каждом наказании он видел испытание, в каждой радости – награду. Время от времени он безжалостно укорял себя за то, что отказался бы от воскрешения матери ради этого ощущения Бога.
«Что я нашёл! Какого Бога я отыскал! Я плачу, и он тоже плачет. Я смеюсь, и он смеётся. Какого Бога!..»– в эйфории думал про себя Андрей. Такие мысли постоянно прерывались скорбью, и душа его не переставала гореть пламенем страстей…
Так происходило в первые полгода после
