резко повернулась к двери, бросила на почерневший затертый стул наполненную хозяйственную сумку, руки спрятала в карманы осеннего пальто, нервно поежилась. Надежда Ивановна изо всех сил старалась выглядеть интеллигентно, по-городскому: узкая черная юбка, туфли на каблуках, которые стучали по тротуару в районном центре, а в Отраде или вязли в песке, или были не эффектны на тропинке. Низкий лоб она прикрывала челкой, а круглое лицо визуально удлиняла высокой прической, которой почему-то уделялось особое внимание. Мне казалось, что и хвост смотрится красиво, а директриса каждый понедельник ездила в районо и обязательно посещала поселковый салон красоты. Видно было, что она еле сдерживает свое раздражение.
– Окна есть, печка топится, дверь запирается. Что еще надо? А на постой вас никто не берет. Или здесь живите, или …Так что можете ехать жаловаться!
Великолепный совет! Сколько бед и напастей удалось бы избежать! Но мы его не услышали. Где нам, видевшим небо в розовом цвете, понять намеки женщины, затеявшей такую тонкую игру. Она создавала такие условия, при которых мы сами должны решиться на побег из деревни. Выговор в районо – это ничто по сравнению со ссорами и побоями мужа, который требовал убрать нас из деревни. Но мы патриоты! Бросать среди учебного года детей, в третий раз перетаскивать куда-то чемоданы, привыкать к новому коллективу, нет, уж лучше здесь потерпеть, да и желание, наконец – то остаться вдвоем пусть и в шалаше, победило все доводы рассудка. Мы согласились переехать. Первая попытка выгнать провалилась.
Зато была свобода. Наш дом! Мы одни! Никто не подслушивает, никто не подсматривает! Делай что хочешь. Хоть читай до двенадцати ночи, хоть музыку слушай по радио для тех, кто не спит, и в туалет ночью в темнющий сад бежать не надо. Даже обогреватель можно включать сколько хочешь! Колхоз платит.
Глава 3
Первое утро на новом месте. Воскресенье. Сладко потягиваюсь: можно еще подремать, но слышу бесцеремонно-громкий женский голос и стук в окно.
– Григорьевна! Молочкя-то хошь?
Вскакиваю с постели, бегу, набрасывая халат, как солдат, поднятый по тревоге, открываю засов. Стоит молодая женщина, круглолицая, румяная, курносая в застиранном цветастом платке и меховой безрукавке и держит трехлитровую банку пенящегося молока.
– Молочкя-то хошь, Григорьевна? – еще раз повторяет она, а я, застыв, перевариваю услышанное. Григорьевна! Звучит! Мне двадцать один год и по отчеству взрослые люди так ко мне не обращались.
– Буду, буду, – заторопилась я, видя ее нетерпение. – А вас как зовут и где Вы живете? Спрашиваю я на ходу, – Да Вы проходите.
– Дык, Нюркой–то и кличут, а живу рядом, только два дома у леса и остались: бабы Мани, покойной и мой. У меня корова хорошая. А вам какое лучше, утрешнее или вечернее?
– А какое вкуснее?
– Дак, и то и другое вкусное, но утречком оно сладче, – отвечает соседка, сидя на единственном стуле.
– Вот и договорились. Через день, ладно?
– Ладно,
