потупилась, и я лишь механически отмечал, что с каждым шагом стачиваюсь на неуловимую малость.
Я не понимал, в чем был смысл такого странного труда, но во мне и не было этой потребности. В этой полутьме само сознание словно померкло, съежилось, упростилось до примитива. Вот тьма. Вот свет. Свет дает силы идти к нему – и ты идешь. Лодка лишь необходимое условие. Так надо здесь.
Но всё же и в этом изнурении время от времени я находил в себе неизрасходованный запас света, который употреблял на внутреннюю работу. Тогда я пытался силой воли то ли очнуться, то ли побольше осветить всё вокруг, чтобы вырваться из этой сковывающей сознание тьмы, выхватить у нее хотя бы метр пространства, не занятого ею. Но всё, по большому счету, было тщетно. Тьма не впускала в себя, не давала себя помыслить, и сколько бы я ни вглядывался в ландшафт, борт лодки или себя, я видел лишь игру теней, безразлично расступившихся в чужом присутствии и ждущих момента так же безразлично сомкнуться. Я сам был просто раздвинутой тьмой, в зазоре которой ничего нельзя было разглядеть, кроме нее самой.
– Не стоит тратить на это свет, – заметил как-то Лодочник. Прошло уже много местных суток, а это была вторая или третья фраза, сказанная им. Она звучала больше как предупреждение, а не совет, но всё же я обрадовался его словам, потому что всё это время мне казалось, что он не говорит со мной нарочно, желая наказать за что-то.
– Ты зол на меня? – осторожно спросил я.
Лодочник повернулся ко мне. Лицо его по-прежнему было неразличимо: оно словно возникало из сотен разных фото, сменявших друг друга с кинопленочной быстротой, и можно было уловить лишь смутные общие черты, сразу теряющиеся в новом потоке. Сейчас мне показалось, что на последней серии лиц проступил изумленный гнев.
– Душа теряет изгибы зла уже через несколько тысяч рождений, – сказал Лодочник и замолчал, словно давая возможность оценить его возраст. – И я не зол на тебя, но всё же… Твой дух любопытен, но зачем ты призывал меня? Не кажется ли вам, людям, что вы еще не разобрались в областях вам доступных, прежде чем пытаться попасть в недоступные? Я читал твою душу, но не понял: разве тебе было одиноко там, в окружении множества любящих сердец, что ты раз за разом стремился попасть в место, состоящее в основном из одиночества? И разве не знал ты, сколь мал ваш мир по сравнению с бескрайней темнотой смерти и как ничтожен твой корабль в его мгле? Да и так ли он прочен? Жизнь людей – это и есть непрерывное строительство того ковчега, на котором душа должна добраться из одной исчезнувшей вселенной до другой. Ты что же, хотел испытать неоконченный корабль и благополучно вернуться? Не слишком ли это… глупо?
Стало чуть светлее. Мой голый беспримесный стыд делал ярче пространство вокруг – так, по крайней мере, мне показалось. Лодочник был прав в каждом слове, и самым постыдным была его правота в том, что мне было одиноко среди людей, любивших меня. Жизнь пронеслась перед глазами быстрой вспышкой, в середине которой был я, воображавший
