извне. Правда, довольно скоро им становится ясно, что напуганные звезды не всегда загораются вновь. И они начинают обсасывать свет с тех, кто не прогоняет их – и уже не в силах вернуться сюда. Голод и страх гонят их в чужие умы, но добытого света хватает лишь на то, чтобы допрыгнуть до следующего чужого сна или мысли о них. Но выбраться из этой пустыни можно лишь в этой пустыне, а не в чужих жизнях. Поэтому они застревают здесь навсегда, пока тьма не впитает их в себя окончательно. И в общем-то нет в этом ничего запрещенного – как нет ничего запрещенного вообще – но это выбор, ведущий к небытию. Поэтому надо стараться проникать в сны людей так, чтобы не ужасать их до смерти. Знаешь, любая душа – это маленький пугливый зверек мощностью в несколько килотонн. Не надо каждый раз устраивать ядерный взрыв, после которого не остается ничего. Достаточно работы мирного атома.
– Э-эээ… Ты знаешь, что такое килотонна?
– Ровно в той мере, что знаешь ты. Но мне этого достаточно, чтобы объяснить тебе вещи, гораздо более важные сейчас, душа моя.
Как оказалось, осторожно существовать в чужих снах было достаточно просто. Всё, что для этого требовалось – не совершать резких движений и время от времени заговаривать – неважно о чем. Слова впускали меня в сюжет сна, а дальше я просто сидел или стоял, а суетящаяся вокруг меня эманация сознания продолжала производить сон. Оказалось, что в это время наши человеческие аватары были до смешного бессмысленны. Внешне их действия походили на повседневное поведение, но по сути они напоминали активность автомобильного мотора на холостом ходу. Эта работа не приносила пользу, а была нужна лишь для того, чтобы не заглох сам мотор. Причиной бессмысленности действий была очень короткая память этих аватаров. Они могли начать разговор со мной, но вдруг отвлекались на что-то и сны их поворачивали в иные ветви сюжета. Тогда я, например, просто шел рядом с ними по их заново возникшей нужде, пока зыбкий мир не проваливался на какой-нибудь другой этаж огромной фабрики сна, и тогда, если везло, можно было стать точкой отсчета нового акта. Всё это время я был словно воздушный змей, парящий в хаотичных потоках чужого сознания. Это сходство усиливала идущая от меня вниз тонкая нить света. Где-то там внизу, в кромешной тьме волок свою лодку Проводник. Когда приходило время, он медленно подтягивал меня обратно. Ветер чужого сознания продолжал дуть, но уже без меня, а я плавно возвращался в свою родную душу. После этого мы обычно отдыхали.
Во время этих привалов Проводник рассказал немного о том, как искал меня и как пытался помочь, когда я застрял между двумя пространствами, что привело мою картину мира в большее равновесие. Так, к примеру, я спросил, когда же я умер – и с удовлетворением получил ожидаемый ответ: во время третьего погружения («…но вообще мы умираем безостановочно и навсегда» – уточнил Проводник). Еще я хотел узнать, почему он приходил в разных обличьях и был ли это вообще он? Проводник подтвердил, что с самого первого погружения я встречался именно с ним, просто сопряженность наших
