но он будто дразнит меня и гудит где-то в двух этажах от меня, не доезжая каких-то несколько метров до меня.
Клянусь, я увидел два светящихся глаза и хрип стал громче, когда за моей спиной створки лифта раздвинулись, и я ввалился внутрь. Там горел свет, от чего тьма снаружи лифта стала только гуще. Я упал на липкий пол и рукой угодил в какую-то сомнительного происхождения лужу. Я тут же вскочил, совсем забыв о промокшем ботинке и стал истерично жать кнопку своего пятого этажа. Лифт закрывался медленно и со скрипом, перемежающийся с чем-то звучащим снаружи.
Двери закрылись, и теперь я боялся, что что-то ударит по ним с той стороны, но лифт двинулся и я поднялся на свой этаж, где свет уже ярко горел, освещая лестничные пролёты и вверх, и вниз.
Я открыл квартиру свои ключом с брелоком синей пластмассовой подковы. Дома была мама, она готовила суп. Я умылся и поел перед сном. Спал я хорошо.
28 февраля 2000
Я делаю эту запись и надеюсь, что когда-нибудь её найдут. Может, мы бы могли стать друзьями, если бы всё вышло немного по-другому?
Мама стала совсем злая. Как она и обещала, она с декабря ни разу не встала с дивана и целыми днями ела, просматривая телевизор, пока его не отключили за неуплату электричества. Мне пришлось работать половину января на складе строительных смесей, чтобы заработать хоть немного и оплатить счета, иначе мама с меня шкуру бы сняла, и для этого она точно не поленилась бы встать.
Гречу я перестал есть давно и сильно похудел. Я втихаря питался картошкой, которую мне старая мамина подруга продавала по более низкой цене, чем всем остальным. Я, оставив свет выключенным, по ночам варил картошку и тут же уносил её в свою комнату, чтобы мама не узнала, что я ем что-то, кроме её любимой гречи, которую я продолжал готовить в промышленных масштабах. Под пламенем синего огня нашей кухонной плиты я прислушивался, чтобы никаких лишних звуков из маминой комнаты не исходило, и особенно я прислушивался к её храпу. У меня чуть сердце не остановилось, когда храп прекратился. Даже не знаю, чего я испугался больше – мама проснулась и сейчас словит меня с поличным или она умерла во сне. Я тайно желал второго, но потом подумал, что и первый вариант неплох – она закончит мои страдания сразу как увидит, на что я променял гречу.
Я худел всё сильнее и сильнее, и сегодня, в конце февраля, я увидел в зеркале одни кости. У меня ввалились глаза, превратившись в два постоянных синяка, и я пишу сейчас трясущимися сухими руками. Кожа на кистях потрескалась от холодов в квартире, я прятался под одеялом с головой, чтобы хотя бы своим же дыханием согреться. Маме было всё нипочём. Она так растолстела, что вообще перестала ощущать холод, и лишь её кожа слегка побледнела, когда за окном неотапливаемого дома стукнуло почти минус 25 градусов мороза.
Я помню, как зашёл в её комнату, одевшись во всё, что нашёл в своём шкафу, и увидел, как она лежит на диване в одной
