научную работу…
– Женщина – сосуд мерзости! – осторожно высказался Христофорос.
– Говорил я тебе, Христофорако, не смотри ты телевизор, только глупостей набираешься! Женщина – это загадка. И несчастен тот, кто не сумеет разгадать эту загадку. Вот я ведь не смог угадать предательства. И потому рана сердца так навсегда и осталась открытой.
– Философия! – фыркал Христофорос.
– Да, пожалуй!
Так в беседах проходили их дни. Они и раньше много рассуждали о жизни, о науке, о цивилизации. Ну а сейчас, они стали старее, а значит мудрее. Единственное, что мешало проявляться мудрости Христофороса во всей её силе – это страх расстроить Евстафиоса каким–нибудь неприятным рассуждением.
И если бы попугай мог говорить так же связно, как мыслить, он наверняка сказал бы Евстафиосу: «Ты мне друг. И нет на свете никого дороже тебя. Даже истина блекнет перед нашей дружбой!».
Но если он и не умел говорить так складно, то уж показать свои чувства мог предельно точно! Бедный Христофорос, он думал, что это сможет продолжаться вечно. Однако всё кончилось в одночасье.
Однажды за завтраком Евстафиос вдруг охнул, выронил из рук чашку с ромашковым чаем и уронил голову на стол. Напрасно Христофорос звал его по имени. Напрасно заглядывал ему в глаза. Евстафиос так и не проснулся.
– Караул! Караул! – кричал Христофорос диким голосом снова и снова.
На крик сбежались соседи. Евстафиоса похоронили честь честью. Явились сотрудники – учёные, произносили проникновенные речи. Прибежали бывшие студенты, смахивали непрошеные слёзы. Приехали с Тиноса племянники, принялись делить наследство.
– Господи, всю жизнь прожил, а добра не нажил, – сетовал племянник.
– Дом мы, конечно, продадим, – рассуждала племянница. – А барахлишко выкинем на свалку.
– Зачем выкидывать? – вскинулся её брат. – Можно позвать скупщиков. Может, что и заплатят. Вон книг–то сколько! Дядька–то наш академиком был, книги наверняка у него важные.
– Ну что ж, зови скупщиков! – согласилась сестра. – Как ты думаешь, сколько всё это может стоить?
Юнец сморщил лоб, подсчитывая.
– Я бы такой гадости у себя дома не завёл, – вынес он свой приговор.
Попугай только молча слушал, с каким презрением эти люди отзывались о его хозяине. И только возмущённо прятал голову под крыло.
«Хотел бы я знать, что это за вещь – племянники и откуда они берутся?!» – с презрением думал он.
Наутро пришли цыгане. Попугаю стыдно было слушать, как торгуются из–за каких–то копеек племянники его покойного хозяина. Они вопили, срывая голос, нахваливали товар, и под конец, просто осипли.
– Моё последнее слово, – важно произнёс цыган. – Пятьдесят евро за книги. Восемьдесят за мебель и посуду. Итого – сто тридцать. Получите!
– Сто пятьдесят. И попугая возьмите в придачу.
– А зачем мне ваш попугай? Его ещё и кормить надо будет. Сплошные
